— Да ладно шутить, матушка, — сердито пошевелил усом Дмитрий.

Он, если бы ему самому дали решать и выбирать, был бы не прочь оставить всё, как есть, и не связываться ни с какой Литвой. Да и пожалование великого князя льстило ему. Но он был послушным сыном. К тому же отец, завещав большую часть наследства матушке вплоть до её кончины, наказывал оставшимся двум сыновьям во всём её послушаться. Так что особого выбора у Дмитрия не было.

— Впрочем, и вправду, хватит шутить, — продолжила Марфа. — Завтра на Ярославовом дворе собирается вече, где будем решать, как дальше жить Великому Новгороду, кого иметь у себя союзником и покровителем — Иоанна Московского или Казимира Литовского. А если быть точнее, кем мы хотим быть — вольным ли Новгородом, или вотчиной государя Московского?

Присутствующие за столом громкими, подогретыми вином голосами подтвердили:

— Вольным, конечно, вольным!

— И многие в городе так думают. Нам нужен лишь покровитель, коим может стать король Казимир, а не властный хозяин, каким стремится быть Иоанн Васильевич!

На столь длинные и пламенные речи в пользу Казимира вдову в этот раз вдохновил только что состоявшийся перед обедом разговор с Михаилом Олельковичем. Князь многозначительно и игриво посмотрел на неё и ещё раз подтвердил прежнее обещание посланника литовского о том, что после подписания договора с Казимиром тот пришлёт сюда солидного вдового наместника, который охотно возьмёт Марфу себе в жёны, и она, таким образом, будет полной хозяйкой в Новгороде. Оттого посадница была сегодня особенно нарядной и возбуждённой.

— А нынче он ещё и пугать нас задумал, — продолжала Марфа. — Пусть вон посадник расскажет, какой приём ему оказал наш нынешний покровитель!

— Да что, я уж говорил, — негромко пробурчал Ананьин. — Ничем особенным Иоанн не грозил, сказал лишь, что терпению бывает конец. Хотя теперь у меня есть новые вести. Вчера вечером гонец прискакал из Пскова. Сообщают, что Иоанн Васильевич прислал им приказ к войне против Новгорода готовиться за неисправление наше. Псковичи предлагают своё посредничество в примирении с Москвой.

— А то мы без своей бывшей вотчины Пскова не разберёмся, что нам делать и с кем мириться! — воскликнул ещё один участник обеда Василий Селезнёв, который сидел рядом с родными братьями Матвеем и Яковом. — Ты лучше скажи, неужто псковичи собираются выступить против нас по приказу Иоанна?

— Они об этом не известили, но, думаю, воле великого князя подчинятся. А куда им деваться? — постарался быть объективным Ананьин. — Кто их последние годы от немцев-то обороняет постоянно? Воеводы московские — тут уж ничего не скажешь.

— Ладно панику разводить, псковичей, что ли, мы испугаемся! — заметил до сих пор молчавший Олелькович. — Я вот только в толк не возьму: если вы к Казимиру отходить собрались, почто владыку-то на поставление в Москву отправили?

— Так он упёрся, мол, ни за что не поедет в Киев к тамошнему митрополиту, как он говорит, изменнику-латинянину, на поставление, — пояснил недовольным тоном ключник Пимен. — А по мне — так и не надо было посылать его никуда. Не хочет — пусть в монастырь отправляется. Меня бы выбрали архиепископом, я бы с радостью хоть к самому папе в Рим на поставление отправился.

«Бодливой корове бог рогов не даёт, — подумал Дмитрий Борецкий, глядя на помятое с прищуренными подозрительными глазами лицо ключника. — Противная рожа. За владычий пост ты на всё готов. А ещё святой отец! Нашла мать с кем связываться. Хотя он — мешок с деньгами...»

— Завтра, аккурат к началу веча, Феофил должен уж воротиться, гонца с пути прислал. А если поспешит — так и сегодня прибудет, — уточнил ключник.

— Ты, главное, поясни, — обратилась к нему Марфа, — казну-то он у тебя ещё не отнял?

— Да с чего бы это? — ухмыльнулся Пимен. — Пока всё богатство при мне.

— Тогда ты прямо после обеда отправляйся отсюда к своей казне, да не пожалей-ка для наших ребят деньжат. Пусть они сегодня пройдутся по худым вечникам да раздадут им, чтоб завтра на вече за короля Казимира кричали.

— Это будет сделано, на нужное дело разве можно жалеть!

Для Пимена это дело действительно было нужное, он ещё не потерял надежду стать владыкой Новгородским, если земля их отойдёт к королю, стало быть, и поставлять владыку придётся в Киеве, вот и откроются ему, Пимену, все пути!

— За наш успех! — предложил тост Михайло Олелькович.

— За успех! — прогудели голоса со всех сторон стола, и кубки начали быстро опустошаться.

— А ты что же, отец святой, не пригубишь? — спросила хозяйка широкого в плечах, но худющего, в монашеском одеянии старца, сидящего также на почётном месте неподалёку от неё. Его голова была обрамлена ореолом совершенно седых, но обильных волос. Это был игумен Соловецкого монастыря Зосима, прибывший к Марфе просить покровительства и защиты от её приказчиков и от жителей Двинской земли, немалой частью которой она владела. Её люди заезжали на монастырский остров ловить рыбу, нарушали покой монахов. Благодаря хлопотам своих многочисленных почитателей, Зосима получил от Новгорода грамоту на владение Соловецким островом, а позже и приглашение на обед от самой Марфы, которая поначалу было не приняла его.

— Видится мне, не к добру эта ваша затея, дочь моя, — сказал, грустно склонив голову, Божий угодник. — Не моё дело судить вас и давать советы — завтра отправляюсь в свой угол дальше Богу служить, только видится мне, что накличете вы опустошение и страдание на землю вашу...

— Да что ты сочиняешь, отец святой, — изумился Пимен, но Марфа перебила ключника:

— А ты, Зосима, помолись за нас, глядишь, всё и обойдётся. — Она по-прежнему была в прекрасном расположении духа. — А чтобы охотнее молились за наши успехи, я пожалую тебе и твоему монастырю землю и несколько сёл с деревнями. Документы днями же оформлю, и мои приказчики тебе их представят прямо в обитель.

— Благодарю, дочь моя, — сказал, привстав и склонившись, величавый старец.

— Ну что, пора за дела! — подняла как бы в напутствие Марфа свою пухлую руку, и гости начали расходиться.

Начало следующего дня ознаменовалось необычной суетой и бурлением