Что оставалось делать Иоанну? Покаялся, сказал, что любит. Ни о возможной женитьбе на ней, ни о заморской и пока что отставленной невесте, верная своему принципу не поучать, матушка говорить не стала. Советы взрослым детям надо давать лишь тогда, когда их просят, — справедливо полагала она и ждала, когда придёт её время. Она чувствовала, что сын и сам не знает, как ему поступить. Иначе давно послал бы сватов в далёкую Италию. Иван же всё медлил.

Феодосия с распущенными светло-русыми волосами не в первый раз разглядывала себя в большое заморское зеркало, купленное совсем недавно государем у немецких купцов специально для опочивальни великой княгини. Зеркало было чуть темноватым, но она видела в нём всю себя до малейшего пятнышка-родинки на левой щеке. Она чувствовала, что всё ещё любима великим князем, и продолжала надеяться, что в один прекрасный момент он всё-таки решится и оставит её навсегда рядом с собой. Умом она осознавала, что если бы он хотел, то давно бы посватался к ней, но продолжала надеяться на чудо. Хотя надежда эта, случалось, истаивала до тончайшей ниточки, тем не менее только она давала ей стимул к жизни, к радости. После их размолвки, связанной с приездом из Рима послов и разговорами о заморской невесте, они долго не виделись, и у неё было достаточно времени, чтобы обдумать свою прошлую и будущую жизнь. В прошлой было хоть и сытное, но сиротское детство без искренней материнской и тем более отцовской ласки. Мария Ярославна была сдержанна и со своими-то родными детьми... Редкие поездки на молебны в монастыри, в загородный великокняжеский дворец да выходы в Успенский собор на праздничные службы — вот и все основные развлечения, которые позволяла своим дочерям строгая великая княгиня. Естественно, ничем не мог их порадовать и поразвлечь и слепой её муж — великий князь Василий Тёмный. Долгие вечера сидели они в тереме своём, шили-вышивали, читали либо заглядывали в окошки материнских хором, из которых были видны лишь дворы с редкими снующими мимо слугами. Конечно, учились писать, считать, вести хозяйство, изучали «Домострой», Жития святых, молитвы. Из всей той жизни единственной настоящей радостью был он — её Иоанн. И там, в её новой рязанской жизни тоже был он один, потому что и там для неё оставалась лишь комната с рукоделием и чтением да занятия с племянником, которому и без неё хватало мамок и нянек.

Словом, и там все её мысли были сосредоточены на одном — на Иоанне, на тех мгновениях, которые были для неё самым большим счастьем в жизни, самой большой её радостью и единственным светом. Она корила себя за то, что начала тогда с ним разговор об их браке, что рассердила его. Как же она боялась, что он не захочет повидать её больше! Что женится. С ужасом и трепетом встречала каждого гонца или посыльного из Москвы, ожидая, что Анна получит от своего брата известие о его свадьбе, о приезде невесты или, пуще того, приглашение на свадьбу.

И приглашение действительно пришло — весной, но на свадьбу брата великокняжеского — Андрея Большого. И они снова встретились, увидели друг друга впервые после долгой разлуки прямо на свадьбе. Господи, как же он был для неё красив! Как хотелось, чтобы он подошёл, обнял, прижал к себе. И она видела — он тоже не остался равнодушным. Он старался отвлечься, говорил, делал распоряжения, поздравлял, но его глаза... Она чувствовала, видела — они то и дело обращались в её сторону, он был взволнован, он весь светился радостью. Конечно, за общей суматохой, весельем и похмельем это можно было принять за естественное состояние человека, чей брат женится, но она-то знала, в чём тут причина. Тогда же она заметила, что ещё одна женщина поняла это — та, кто знала его лучше многих других, — его мать. Мария Ярославна почувствовала неестественное состояние сына, проследила за его взглядами и стала догадываться, что с ним происходит.

Конечно, в тот день Феодосия постаралась быть красивой. Ещё дома, думая об их будущей встрече, она заказала для себя дорогое, нарядное платье и сама расшила его искусным узором и лучшими, оставшимися ещё от матушки, каменьями. Она перетянула свою тонкую талию широким поясом, серьги её — длинные и сверкающие — подчёркивали красоту шеи. На голову надела диадему — одного комплекта с серьгами — княжна могла ещё позволить себе не закрывать волосы. Ну и, конечно, постаралась искусно подкраситься, хотя волнение украшало её, конечно же, больше всяких красок. Щёки пылали, глаза светились радостью. Она видела, что мужчины поглядывают на неё, но это лишь мешало и смущало, ей хотелось остаться наедине с ним.

С трудом дождалась Феодосия той минуты. Поздно вечером, когда гости угомонились, он пришёл к ней. Она впитывала его ласки, которые возмещали всё её полугодовалое одиночество и тоску беспросветную, снова думала, что они скоро расстанутся, но боялась и слово молвить о том, чтобы вновь не осердить его и не лишить себя и того, что есть, хоть и редкого, но единственного счастья. Лишь несколько вечеров были они тогда вместе, и она вновь вернулась с братом в Рязань. Государь ни слова не сказал ей об их будущем, ничего не обещал, не удерживал. А потом княжна рассказала всё Анне, та слушала её, жалела. И посоветовала выйти замуж за кого-нибудь, родить детей. «Вот увидишь, — говорила она вполне искренне, — ты забудешь брата, будешь счастлива в новой семье, перестанешь терзать себе душу. И у него эта блажь пройдёт. Ну а позор твой как-нибудь прикроем, не волнуйся!» Но Феодосия не могла представить себя рядом с кем-то чужим, не хотела.

И вот новая встреча. Они уже неделю были в Москве, но Иоанн лишь дважды смог прийти к ней. Накануне она ждала его почти всю ночь, не задувая свечи, но он так и не появился. Видимо, так уставал, что было не до неё. А может, уж не любил, как прежде? Да нет же, она видела, чувствовала, что ещё любима, что он дорожит ею, но сомнения нет-нет да и разрывали её душу.

Как обычно, перед сном Феодосия распустила по плечам свои густые светло-русые волосы, расчесала их и, чтобы не падали на лоб, по привычке надела на голову обруч, проходящий по лбу. Она уже помолилась и готовилась раздеться, но задержалась на минуту, чтобы оглядеть своё отражение в зеркале.