болота показался нос «Юнкерса». За стеклами кабины зажглась тусклая лампочка, и стало заметно, что летчик приветственно машет оттуда рукой в перчатке. Кто-то выглядывал и из круглых окошек: вместо лиц я видел только белые пятна. И я не был уверен, что хочу рассмотреть подробности.

Теперь громадный самолет-призрак спокойно плавал на поверхности. Он не двигался, но было ясно, что ему ничего не стоит выбраться из болота, отряхнуть грязь с колес и бесшумно взмыть в воздух.

Вышло бы эффектно.

Вот и штандартенфюрер смотрел на свой «Юнкерс», и слезы умиления блестели у него на глазах. Правда, я мог и ошибиться: кто знает, что на уме у этих призраков. Потом он повернулся к доктору Старкевичу:

– Благодарю тебя, Флориан. Я буду рад выполнить свой долг… пусть и восемьдесят лет спустя.

– Не стоит благодарности, – отвечал Гройль. – Операция «Возмездие» начнется очень скоро. Я подниму на свет всех, чьи косточки лежат в этих чертовых лесах. Я разыщу все потерянные экипажи люфтваффе и кригсмарине1. Найду и танкистов – пусть от этих бедолаг и оставалась порой лишь горстка пепла в ржавой консервной банке… именем великого фюрера, Хельмут, я соберу всех наших погибших солдат. Потерянных, но не забытых. Здесь их многие сотни, если не тысячи. Неупокоенные души жаждут мести, и мы отомстим. Мы ударим так, что эта земля содрогнется от ужаса! Древняя арийская раса будет править миром.

Вот тут-то глаза штандартенфюрера нехорошо заблестели:

– Да, это великая цель… но скажи мне: этот мальчик – истинный ли он ариец? Я бы сказал, тип его лица близок к нордическому, однако…

– Не беспокойся, – прервал его Гройль. – По отцу он из сибирских оборотней. Последний из когда-то крепкого и весьма воинственного рода. Но я имел счастье знать обоих его родителей. Пусть тебя успокоит тот факт, что по материнской линии наш Сергей – потомок тевтонских рыцарей, славных пруссов, верных солдат кайзера. Его тетка родом из Пиллау. Ты узнаёшь эти серые глаза, Хельмут? В них словно отражаются холодные волны Остзее2…

– Тогда все в порядке, – заявил длинный Хельмут и попробовал похлопать меня тыльной стороной ладони по щеке, по их обычаю. Ладонь была омерзительно холодной, и я не удержался и отступил на шаг, прямо в лапы Гройля.

– Не ломайся, не девка, – проговорил он неслышно. – Обидишь моего старого друга. А он мне еще нужен. Вы все мне очень, очень нужны, хе-хе…

Я в который раз понял, как мало знаю про этого лживого доктора. Но вот что странно: я уже не мог его ненавидеть, как раньше. Он цинично использовал нас всех и даже этого не скрывал. Но его цинизм был похож на мой, или это я стал похож на него?

– Мы непременно сработаемся, – ухмыльнулся между тем Гройль. – И потом, из наших юных оборотней-темнейджеров выйдут превосходные разведчики. Их кипучей энергии и острому нюху остается только позавидовать! Как ты думаешь, Хельмут, кого мы пошлем на поиски этих старых упрямцев, первых Смотрителей Петербурга?

Фон Шварценберг придирчиво оглядел меня с ног до головы. Должно быть, остался доволен.

– Доверяю твоему выбору, Флориан Штарк, – сказал он. – И твоей безошибочной интуиции. Я слышал, как ты ловил оборотней-партизан в белорусских лесах. Кажется, от тебя не ушел ни один. Даже этот… как его… Степан Ковальчук.

– Это был опасный враг, – процедил Гройль. – Один из самых быстрых сверхволков того времени. Я настиг его на вокзале в Гродно, у паровозных мастерских. Настиг и загрыз вот этими зубами… помнится, его тело облили мазутом и сожгли, чтобы он не смог переродиться. По иронии судьбы я дружил с его родичами в Чернолесье… но эту историю я им не рассказывал. Помнишь Феликса, Сергей? Или тебе больше по сердцу была его сестричка?

Мне опять стало холодно и неуютно.

– Не удивляйся, – сказал мне Гройль. – Судьба – это нагромождение бессмысленных событий. Не ищи в этом закономерностей, а то ведь найдешь.

Я ничего и не искал. Я думал про Майю.

Когда-то, в прошлой жизни, я спросил ее: может быть, она оставит «Эдельвейс» и будет со мной? «Меня убьют раньше, чем я успею подумать об этом», – отвечала она. И больше мы не виделись.

Я вздохнул. Теперь я понимал, что это значит.

Доктор Флориан видел их всех насквозь. Он контролировал каждый их шаг. Каждую мысль. Отступников ждала печальная участь. Это было частью договора, который даже не требовалось подписывать кровью (или чем там подписывают такие договоры). Достаточно было просто однажды ему поверить.

С тех пор он управлял даже твоей верой. А как иначе? Ведь он умеет копаться в твоем мозгу, как в своем личном ноутбуке.

И включить файервол не получится.

Пока я размышлял таким образом, Гройль с Хельмутом обменялись еще парой фраз, пожали друг другу руки и распрощались. Здесь меня ждал еще один повод слегка охренеть. Преспокойно пройдя по воде прямо к самолету, этот Фон Шварценберг отворил дверцу в его алюминиевом боку, обернулся на пороге и коротко отсалютовал нам; Гройль ответил тем же, я – нет. Дверца захлопнулась. Тяжеленный с виду «Юнкерс» покачнулся на воде и в полном соответствии с законами физики за полминуты затонул. То есть, погрузился целиком и полностью в болотную жижу, словно его и не было. Что-то застонало в глубине, и на поверхность снова вырвались пузыри, а потом стало тихо. Зато лягухи одна за другой заквакали, и ночные птицы завели свою загробную песню.

Мне захотелось протереть глаза и удостовериться, что я не сплю. Но протереть глаза не получилось. Я снова стоял на четырех лапах, и эти лапы уже подкашивались то ли от усталости, то ли от переживаний. Очень странные дела происходили со мной в последнее время, и я не знал, радоваться этому или печалиться.

– Прежде всего – не грузить мозг ненужными вопросами, – отвечал мне Гройль, долговязый облезлый оборотень с красными глазами. – Разве что можешь задать мне вот этот, последний, который вертится у тебя на языке.

– Так вы были фашистом? – спросил я, хотя мог и не спрашивать. – Может, и Гитлера видели?

– Видел. Вот как тебя сейчас. И был я в то время ненамного старше тебя. Меня – в одном ряду с другими стажерами из Вевельсбурга – представил фюреру сам Генрих Гиммлер, и фюрер ласково похлопал меня по плечу. Впрочем, я не уверен, что он меня запомнил.

– Я не хочу быть в одной команде с фашистами.

– Ну конечно. Узнаю дедушкино воспитание. Ладно… пока нас не слышит доблестный Хельмут, могу сказать: я никогда не восторгался идеями