- Ария, если не хочешь со мной поругаться, будь добра, не лезь.

- Хорошо, не буду, - с тяжелым вздохом сказала она после паузы.

Вечер выпал свободный, и мы с Ликой пошли в ресторан. Я никак не мог избавиться от раздражения, она тоже нервничала, явно ожидая какого-то эффекта от вмешательства Арии. Достаточно было чиркнуть спичкой, чтобы все вспыхнуло.

Мы расправились с закусками, горячее где-то застряло, и Лика полезла в телефон. Мне эта ее манера торчать за едой в телефоне здорово не нравилась, но обычно я не заострял на этом внимания. А вот сегодня каждое лыко было в строку.

- Ой, знаешь кто умер? – она назвала фамилию известного артиста, который не первый год лечился от онкологии. – Ну наконец-то. Отмучился.

Если бы сказала просто «отмучился», это бы прозвучало совсем иначе. Но «наконец-то» придало фразе настолько мерзкий оттенок, что я не выдержал.

- Возможно, когда-то кто-то так скажет и о тебе.

- Возможно, - Лика равнодушно пожала плечами. – Все там будем.

- Несомненно. Но с меня хватит, - я достал из кошелька несколько купюр и бросил на стол. – Расплатись, пожалуйста.

Наверно, стоило попросить ключ от квартиры, но я не стал. Проще было поменять замок.

На улице шел дождь – холодный, тяжелый, пахнущий мокрым железом. Вот так же холодно и тяжело было на душе. Но – парадокс! – вдруг стало легче дышать. Как будто избавился от чего-то тянущего к земле… под землю.

Такси пообещали через десять минут за конские деньги. Достал зонт и пошел к метро. Дождь барабанил по нему в пунктирном ритме с синкопами.

Рэгтайм!

Даже улыбнулся невольно, хотя было совсем не весело.

Хоть и под зонтом, но промок насквозь. Дома долго стоял под горячим душем, пока не отогрелся. Натянул шерстяные носки, достал бутылку коньяка. В холодильнике завалялось одно яблоко – как раз на закуску. И кофе еще - само собой.

Пискнул телефон.

«У нас с тобой как – все?»

А все-таки надо было забрать ключ. Для ясности. Чтобы не возникло таких вопросов.

«Да, Лика, все. Прости».

«Хорошо».

Последнее слово осталось за ней. Ну что ж…

Сварил кофе в джезве – черный и крепкий, как смертный грех. Налил в чашку, подошел к окну. Выпил в три глотка, глядя на потоки воды.

Коньяк. Яблоко. Дождь…

Вот и все…

А дождь идет молчанью вопреки, И капли тихо в окна бьются, бьются... А дождь... он словно легкий взмах руки, когда уходят, чтобы не вернуться*.

А потом играл – но не рабочее, а любимое. Самое-самое. Адажио из «Щелкунчика». Интересно, есть такие люди, которых с него не пробивает на слезы? Что должно было быть у Чайковского на душе, когда он писал его? Как будто свет с небес...

Нашел запись все того же великолепного Хаусера, открыл воцап и скинул Ире.

«Реву с него всегда, - прилетело в ответ. – И еще с Песни из секретного сада. Или тайного?»

«Неважно. Хочешь, сыграю?»

«Давай. Сейчас наберу».

Она позвонила, я ответил, положил телефон рядом и начал «Song from a secret garden» - тоже из самых любимых. Играли когда-то втроем – с Олей и с мамой.

- Как здорово! – сказала Ира, когда я закончил. – А давай тоже потом вместе попробуем?

- Хорошо. Не очень сильно отвлекаю?

- Нет.

- Просто… хреново.

Почему я сказал это? Никогда не было такой привычки – жаловаться. Но вдруг захотелось, чтобы она поговорила со мной. О чем-нибудь.

- Что-то случилось?

- Да. Но…

- Не рассказывай, если не хочешь.

- Расскажи ты что-нибудь. Все равно что.

- Я собаку хочу купить. Только не знаю, с кем ее оставлять. Целый день никого. И гастроли еще. А ты любишь собак?

- Люблю. Больших. Овчарок, ньюфов, лабрадоров.

- И я лабрадоров.

Мы разговаривали долго. Сначала о собаках, потом почему-то о зоопарках в разных странах, кто где был. И просто о путешествиях.

- Извини, заболтал тебя, - спохватился я, посмотрев на часы. – Уже поздно.

- Ничего. До завтра, Фил. Все будет хорошо. Мне обещали.

- Все будет хорошо, - повторил я, когда она отключилась. – Наверно…

----------------------

Дарья Ященко. «Ну вот и все…»

Глава 27

Все-таки два года – это большой срок. Лика успела пустить во мне корни, которые остались и ныли, как больной зуб. Иногда казалось, что я поторопился. Что надо было немного потерпеть. Ну да, той страсти, когда от одного взгляда на нее терял голову, уже не было. Но ведь могло появиться что-то другое, связывающее не менее крепко.

Могло… но не появилось. Что-то подсказывало: и не появилось бы.

Значит, я все сделал правильно. Надо было переломаться. Переболеть – как тогда в самолете сказала Ира.

После того ночного разговора мы с ней почти не общались, только здоровались на репетициях. Один раз после концерта я подвез ее, но не домой, а к отцу на Лиговку. Говорили о том, что надо выбрать какие-то вещи, поиграть вдвоем. Иногда перекидывались сообщениями в воцапе – забавными картинками, записями или нотами. Марков меня демонстративно не замечал, но, вроде, и поводов не было. Я не опаздывал, программу Карташову сдавал, сильно не косячил.

Однажды он пришел на репетицию особенно мрачным, метал молнии и рычал на всех. Ира словно ушла куда-то глубоко в себя – бледная, с темными кругами под глазами. В паузах, когда не играла, нервно кусала губы. В перерыве Марков что-то говорил ей тихо, чтобы никто не слышал. Я как раз выходил из зала, заметил только, что она стояла, отвернувшись, с таким видом, как будто вот-вот расплачется. А потом у меня закапризничала машина, не хотела заводиться, и я увидел, как они уехали вместе.

Мысли в голову лезли всякие разные, и все неприятные. Кроме той, которая должна была прийти туда первой.

«Поздравь, я наконец в разводе», - написала Ира вечером.

Обругав себя тупым мудаком, я ответил:

«Поздравляю. Держись, Ир, еще долго будет погано».

«Да. Мне очень погано, Фил. Спасибо, что понимаешь».

Я не стал писать, что мне тоже херово. По сравнению с ее разводом мой разрыв с Ликой был, конечно, ерундой, но он болел, еще как.

«Не за что. Мы в одной лодке».

Наверняка она подумала, что я имею в