Если честно, пробовать из этого пакета что-либо у Сэнтаро желания не было. От рассказа Токуэ-сан у него до сих пор сжималось все внутри. А кроме того, он впервые в жизни встретился лицом к лицу с человеком, так сильно изуродованным проказой. И оправиться от этого шока ему удавалось с трудом.

Видимо, уловив его настроение, Токуэ-сан открыла пакет сама. И, развернув неуклюжими пальцами фольгу, извлекла на свет какое-то особо тонкое квадратное печенье.

— О-о… Да это же tuile! — просияла она.

— Тю… иль? — повторил за ней Сэнтаро.

— «Черепички», или французские крекеры! — торжественно объявила Токуэ-сан. И вручила по «черепичке» Вакане и ему. — С миндалем и апельсином. Готовить их, кстати, совсем не сложно!

— Сколько же вы всего знаете! — поразился Сэнтаро. — Я управляю кондитерской, но о такой выпечке даже не слышал…

Он медленно поднес «черепичку» ко рту. Сказать, что его пальцы не задрожали на полдороге, было бы неправдой. Но едва печенье коснулось губ, плотный миндально-цитрусовый аромат, защекотав ноздри, отогнал все сомнения прочь.

— М-м… Пахнет интересно! — вырвалось у него.

— И правда. Аромат такой, будто свежие фрукты, а не выпечка! — подхватила Вакана, явно повеселев. И, отломив небольшой кусочек, положила его на язык. — Откуда же вам с подругой столько известно про всякие сласти, если вы провели здесь безвылазно столько лет?..

— Хороший вопрос, — загадочно улыбнулась Токуэ-сан, заворачивая печенье обратно в фольгу. — Может, прогуляемся немного?

Все трое поднялись из-за столика и направились к выходу.

Глава 18

Они ступили на дорожку, бежавшую через весь городок. Сэнтаро обнимал на ходу клетку с Марви. Стоило отойти от магазина, как гнетущая тишина вновь затопила их с головой.

— А лечили нас… Что тут сказать? Промин появился далеко не сразу.

Промин, вспомнил Сэнтаро. Эпохальное лекарство от проказы, появившееся в 40-х — и положившее конец долгой истории человеческих страданий. Об этом они с Ваканой уже знали из интернета.

— Но в итоге именно он вас и вылечил, разве нет? — спросила Вакана, шагая бок о бок с Токуэ-сан.

— В Японию это лекарство очень долго не попадало. Мы о нем только слышали. Какой этот промин эффективный и так далее. В итоге мы объединились в Союз пациентов и стали требовать, чтобы нам его предоставили. Протесты начались во всех лечебницах, по всей стране. Самых активных бросали в карцер, чтобы изолировать от других. Еще немного — и нас бы тоже туда упрятали…

— В карцер? У вас он тоже был? — невольно вырвалось у Сэнтаро. Начет камер ему было что вспомнить.

— Самые жесткие камеры-одиночки были тогда в Куса́цу. Вообще-то они были во всех лечебницах. Но из карцера в Кусацу обратно уже не возвращались. Пациенты сидели там в темноте, без солнечного света, месяцы напролет. А потом наступала зима, и они замерзали до смерти…

Лицо Ваканы перекосилось от ужаса. Токуэ-сан, хотя и мягче, добавила:

— В абсолютной тьме люди сходят с ума и умирают. Поэтому даже тех, кто бунтовал здесь, в «Тэнсеэне», посылали в Кусацу и сажали в карцер, где они погибали якобы своей смертью.

Сэнтаро вспоминал дни, проведенные им в обычной тюрьме. Чего могла натерпеться с раннего детства Токуэ-сан — даже представить страшно…

— Хотя если бы я не заболела сама — наверное, никогда и не узнала бы, что там вообще происходит. Для меня это было бы, как… события на луне. Когда я была маленькой, я видела, как полиция отлавливает бездомных. Всех, кто похож на прокаженных, сгоняли в грузовики и увозили куда-то. Но перед этим работники в спецкостюмах посыпали их всех белым порошком, и люди корчились в муках прямо в кузове. Насмотревшись на это в раннем детстве, я боялась прокаженных до судорог. И даже попав сюда, еще долго не могла смотреть на них, хотя сама уже была одной из них.

«Как я вас понимаю…» — чуть не вырвалось у Сэнтаро, но слова эти сами застряли в горле.

— У тех, кого загоняли сюда на поздней стадии болезни, симптомы наблюдались по всему телу, — продолжала Токуэ-сан. — Все эти утолщения, покраснения, вздутия. Отвалившиеся пальцы, носы… В те времена, когда не было еще лекарств, такие бедолаги жили повсюду. А мне особенно было страшно смотреть на них, ведь я знала, что скоро такая участь постигнет и меня…

Токуэ-сан продолжала свой рассказ, пока не остановилась у подножия то ли высокого пригорка, то ли искусственного кургана. Крутые склоны поросли кустами, меж которых в дикой траве еще распускались последние цветы поздней осени.

— Все мы страшно тосковали по дому. Постоянно хотелось обратно, к своим родным. И вот, когда нам становилось совсем тяжело, мы приходили сюда.

Она указала на ступеньки, вырубленные в затвердевшей глине — от подножия до самой вершины.

— Этот курган появился еще до моего приезда. Пациентов на легкой стадии болезни использовали здесь для освоения ближайшего леса. Землю оттуда они приносили сюда и ссыпали в одну большую кучу. И чем больше становилась эта куча, тем чаще они поднимались на вершину, чтобы увидеть горы на горизонте и вспомнить родные места.

— Вы тоже поднимались, Токуэ-сан? — спросила Вакана, заметив, что старушка застыла у первой ступеньки, но не торопится наверх.

— И я поднималась, — кивнула она. — Несколько раз. Да только выбраться-то отсюда все равно не могла. Там, наверху, я только жалела себя еще сильней. И с каких-то пор приходить сюда перестала. А вместо этого…

Не договорив, она громко чихнула. Достав очередную салфетку, шумно прочистила нос. И неожиданно улыбнулась.

— «Только не болтай обо мне всякие глупости! — вдруг сказала она грубовато и нараспев. — Это приказ с того света!»

— Что-что?? — не понял Сэнтаро.

— Это мой муж! — пояснила Токуэ-сан. — До сих пор заставляет меня чихать, как только я говорю о нем вслух.

— Что, серьезно?

— Когда я поднялась на этот курган в последний раз, я сидела и плакала. А он вдруг окликнул меня. С тех пор мы не расставались.

— Ого… — протянула Вакана. — А каким он был, ваш муж?

Токуэ-сан рассмеялась.

— Каким был мой муж? — загадочным тоном повторила она. —