Нож должен быть у меня в руке, а он – находиться рядом, чтобы я могла дотянуться до горла, но не вплотную. Или всё-таки бедро? Нет, он в джинсах, они слишком плотные.

Маша щебечет, не умолкая, и мне нужно что-то отвечать этой глупой девке.

Жарко. Почему-то сегодня очень жарко… Я чувствую, как сердце колотится о рёбра, и кажется, что он может услышать.

– Знаете, Светлана, я тут нашла новый рецепт, – Маша радостно машет ножом, зажатым в руке, – если в овощной салат с авокадо добавить клубнику и кешью, то получится очень вкусно. А мы как раз всё привезли!

«Я не Светлана!»

– Замечательно! – Я чувствую, как маленький ножичек, спрятанный в лифчике, сползает вниз, касаясь лезвием кожи.

Мне хочется запихнуть ей эти кешью в рот, чтобы она заткнулась, но я послушно режу клубнику тонкими ломтиками.

Может быть, сейчас? Мы идём на веранду, он как раз на нужном расстоянии. Сердце выстукивает причудливый ритм, жар стекает по позвоночнику в ладони.

Я несу салатницу и могу бросить ему в лицо, выхватить нож… Ну, давай!

Рядом радостная Маша несёт бутылку вина и корзиночку с хлебом. Я могу выхватить у неё бутылку, оглушить его, а потом… но я иду дальше.

Маленький дворик залит розовым закатным светом. На круглом столе скатерть, плетёная ваза с фруктами. Настоящие тарелки, ножи и вилки. Мне всё это кажется удивительно красивым. Когда он успевает менять антураж? Куда уносит мой железный стул с наручником?

Мы ставим на стол салат, хлеб, неизменные оливки, которые он так любит, вино и сыр. Бокалы. Со стороны мы похожи на счастливое семейство.

Может быть, за столом? Он расслабится, нальёт ей вина, скорее всего, и мне… И это придаст храбрости…

А если не получится? Я зажмуриваюсь – не думай, не думай, не думай… Я стараюсь не думать о тех, кого оставила там, за этим двориком с весёлой лужайкой, о моих близких.

Если я буду думать о них, то сойду с ума, а если я не буду, то не выживу.

Он мне это сказал ещё в самом начале – мои близкие тоже окажутся здесь, если я буду плохо себя вести. Он их не убьёт, не покалечит, а заберёт так же, как забрал когда-то меня.

– О чём задумалась? – Его голос возвращает меня в реальность.

Мы рассаживаемся за столом, Маша ближе к нему, то и дело касаясь его плеча или руки. Он проникается всеобщим благодушием и наливает мне немного вина. На этот раз красного.

– Вспоминаю, как ты был маленьким, – неожиданно говорю я и вижу, как он дёргается от этой фразы, – помнишь, когда мы приехали к бабушке с дедушкой, у них во дворе были карусели, и ты просил меня покатать. Кружился часами и не уставал.

Он стискивает зубы – злится. Потому что эта история не о нём, а о моём настоящем ребёнке. А мне хочется говорить и говорить, рассказывать хоть какому-то живому человеку о своей настоящей жизни и настоящих близких, но я заставляю себя замолчать. Незачем его дразнить. Ни к чему хорошему это не приведёт.

– Да, вы знаете, – подаёт голос Маша, – я как раз у Вовки спрашивала и про вас, и про его детство. Он, конечно, сказал вас не беспокоить, но раз уж мы с вами скоро станем одной семьёй…

– Ни к чему это, Маша, – он встаёт и подходит к ней, – давай я лучше вина тебе ещё налью. Поговорим о чём-нибудь другом.

– Давай, – она протягивает ему бокал, – но просто… Я всё хотела спросить, почему вы живёте тут одна, в лесу, так далеко от Петербурга? Вам не страшно? Мы сюда на машине добираемся больше часа! Ещё чуть-чуть, и окажемся у финнов. – Она хохотнула.

Я смотрю на него:

– Володя, пожалуйста. Она ничего такого не сказала.

Он засовывает руку в карман. В кармане шприц.

Радостно – я недалеко от Петербурга, не под Рязанью или Тулой, и страшно – что он сейчас сделает?

– В каком смысле? – Маша растерянно крутит головой. – Чего я не сказала?

На его скулах играют желваки, но он старательно сдерживается:

– Поехали домой, Маша, нам пора.

– Уже? – Она явно ничего не понимает. – Да что случилось-то? Я просто пытаюсь пообщаться с твоей мамой. Я же… – оборачивается ко мне, – Светлана, вам нехорошо? Я вас слишком беспокою? Вова сказал мне, что вы больны, что у вас психическое расстройство, и я не хочу вас волновать, но…

– Вот и правильно, не нужно волновать. – Мне хочется закрыть ей рот рукой, я понимаю, что если она скажет ещё хоть что-то…

– Маша, поехали! – прикрикивает Владимир.

Он явно расстроен, но сдерживается и очень хочет увезти её отсюда, пока она не сказала ничего совершенно непоправимого.

– Ну, я не знаю, – она обиженно надувает губки, – я же ничего такого не сказала, Вов, – а как мы будем дальше общаться? Мои родители тоже хотят познакомиться с твоей мамой, она же будет на свадьбе, – и снова ко мне: – Вы же будете на свадьбе?

Он дезориентирован и растерян, пока она болтает… сейчас!

Я неосторожно вдыхаю слишком много горячего вечернего воздуха и захожусь в кашле. Привстаю из-за стола и сгибаюсь пополам, за завесой волос доставая маленький нож.

– Мам, мамочка. – Он бросается ко мне.

– Светлана… – с другой стороны подскакивает Маша.

Я отталкиваю её.

Замах… его расстёгнутая на две верхние пуговицы рубашка. Треск… Он так близко. Кто-то дёргает меня за волосы, я инстинктивно отклоняюсь… Достать, достать, достать…

Крик. Она кричит, эта чёртова кукла. Близко-близко вижу его перекошенное лицо. Удивление в глазах, страх, ярость…

Я тоже кричу, преодолевая сопротивление, со звериным рыком делая выпад вперёд, чтобы достать… Его горло так близко. Достать… я достаю, почти, почти, почти… Лезвие скользит по коже. Он перехватывает, сжимает мне кисть. Я чувствую, как хрустят суставы. Боль. Кричу… В его руке шприц. Нет. Нет!

Чувствую укол. Он толкает меня на стул, и я падаю вытряхнутым мешком.

Смотрю на него – расстёгнутая рубашка, заляпанная кровью. Я всё-таки его достала, и если бы не она…

Слышу, как визжит эта мерзкая девка, вижу, как вытаскивает из кармана джинсов телефон…

Транквилизатор попадает в кровь, и я физически чувствую тупое замедление всех процессов. Я усну. Скоро. Очень скоро. И дай бог мне больше не проснуться.

Эта дурочка кричит в телефон: «Алё!»

Он вырывает аппарат у неё из рук и бьёт по голове. Она продолжает визжать и пытается убежать. Идиотка. В один прыжок он догоняет, бьёт ещё