Елена чуть отпрянула назад: вопросы сыпались, будто острые камни. Почему-то она думала, что Кира будет спрашивать о существующем в наличии дяде, а не об умершем и эфемерном отце.

– Ух, – она сжала кулаки, – мы с твоим… отцом были знакомы один вечер и одну ночь. Это случилось в Новый год. Он представился другим именем: я думала, его зовут Лёша, поэтому ты и Алексеевна, но, как оказалось, Дмитрий.

– А почему так? – Кира моргала, держа перед собой стакан. – Разве вы… ты…

Ей хотелось спросить у матери, как так получилось: случайная связь в Новый год, а потом – ребёнок.

– Я не сразу поняла, что беременна, – пояснила Елена, – в женском организме бывают дисфункции, при которых… в общем, когда я узнала о беременности, уже был большой срок.

Она соврала не моргнув глазом, потому что совершенно не хотела говорить дочери, что, узнав о беременности, она просто не знала, что делать, а потом и делать стало поздно и можно было только одно – рожать. Не стала говорить и о том, что всерьёз думала отдать её на удочерение, но не сложилось.

– Понятно, – Кира озадаченно переводила взгляд с матери на Глеба, – а почему… он обо мне…

– Нет, не знал. Мы оба считали эту связь приключением. Я о нём вообще мало знала, практически ничего, кроме имени. И, когда поняла, что беременна, не стала его разыскивать.

«Тебе понравится, очень понравится», – тогда, давно, его голос был бархатным, тёплым, взвинченным, нетерпеливым… Елена приподнимала голову, чтобы рассмотреть, что он делает, но всё кружилось, плыло… Ей было отчего-то смешно, она смотрела на пальцы своей ноги с крашенными в красный цвет ногтями, на то, как они забавно подрагивали, пока он приматывал к щиколотке верёвку, а потом верёвку привязывал к кровати.

– Мам? – Кира выдернула её в реальность.

– Да? – усилием воли Елена смахнула навязчиво всплывающее воспоминание и сосредоточилась на дочери. – Так получилось. Он был хороший человек, врач, как рассказал мне Глеб, просто у нас не сложилось, но я рада, что у меня есть ты.

– Да уж… – Кира сидела, ошарашенная, – вот это новость! Я результат «счастливой новогодней случайности». – Она посмотрела на Глеба: – Что, мне теперь называть тебя «дядя Глеб»?

– Как хочешь называй, можно и «дядя», но, я думаю, по-старому, Глеб, будет в самый раз.

Неожиданно Кира засмеялась, указывая на свой живот:

– Представляешь, малыш, у тебя уже есть настоящий дед!

– Кто?! – Глеб откинулся на спинку. – Дед?!

– Ну а кто ж ещё! – Кира уже хохотала.

Елена тоже засмеялась – с этой стороны она вообще не смотрела на ситуацию. Дед! Двоюродный, правда, но всё-таки дед!

За окном сгущалась вечерняя синева, Глеб пожарил рыбу, Елена приготовила салат, Кира разогрела оставшуюся картошку. Налили сока и коньяка. Кира продолжала расспрашивать у Глеба про своего отца. Елена слушала, морщилась, натыкаясь на воспоминания, пыталась отодвинуть их в сторону и не поднимать из глубин муть и грязь.

Грязь имеет текстуру, она жирная и липкая, я трогаю металлические поручни кровати и чувствую – грязь перекатывается у меня под пальцами. Подо мной нет ни простыни, ни матраса – я лежу на толстой клеёнке, вижу свои грязные босые ноги с отросшими ногтями и вдыхаю вонь. Оказывается, к ней можно притерпеться. Ощущаю ссохшуюся грязь в промежности, на спине под собой. Волосы тоже грязные – седая выцветшая пакля. И изо рта тоже воняет – язык неповоротливый и большой, слюны почти нет.

Я так и умру тут от жажды. Голод скрежещет внутри, но жажда сильнее.

Мне хочется кричать, но кричать бесполезно.

Рядом со мной лежит, прикованное к кровати, тело девушки, которая так неосторожно влюбилась в монстра.

Почему он не приходит?

Я закрываю глаза – передо мной высвечиваются картины прошлого – такие далёкие, такие близкие. Мне кажется, что ещё чуть-чуть, и я окажусь там, со своими. Смогу выдавиться, словно паста из тюбика, из этой тесной телесной оболочки, стареющей, вонючей и грязной, и стать лёгкой и свободной.

Помнят ли они меня?

Смерть становится желанной, мне так хочется этого прохладного и чистого глотка смерти – я устала от грязи.

Никогда не была верующей. И даже сейчас… Но больше мне просить не у кого:

Отче наш, иже еси на небесах,

Да святится имя Твоё, да придёт Царствие Твоё,

Да будет воля Твоя…

И всё – дальше забыла. Что-то про «дай нам днесь». Мне становится смешно – да уж, верующая!

Сейчас утро? Или ночь? Или день? Хотя какая разница.

– Сыночек, милый, прости, я всё уже поняла, – говорю это тихо, безо всякой надежды, что он услышит, просто для того, чтобы хоть что-то делать.

И с удивлением обнаруживаю, что плачу. Слёзы стекают в ухо и на шею. Мне снова – без перехода – смешно. Смеюсь и плачу. Пока ещё могу смеяться над собой и своей несуразной жизнью.

Вглядываюсь в балки над головой и медленно сажусь – оказывается, это возможно. Зафиксированы только руки и ноги – не голова и не туловище.

Одёргиваю себя. Хватит рыдать! Если смерть неизбежна, отчего бы не попробовать выжить?

Если всё-таки попробую раскачать кровать, то что? Я упаду вместе с ней на бок? Может быть, при падении сломается бортик, и я смогу высвободиться или…

Я крепко хватаюсь за борта и попробую раскачаться. Чёрт! Кровать тяжёлая, но колёсики зафиксированы, и она не едет.

Сил оказывается мало, я стараюсь не думать и не обращать внимания на мелькающие темные круги перед глазами.

Нет, только не сейчас, ты просто НЕ можешь потерять сознание. Ещё немного, давай ещё. Уже почти.

Кровать балансирует, но не подаётся.

Ещё! Липкий пот катится по спине, сердце колотится пойманной рыбой. Я выбиваюсь из сил.

Ну, давай же, чёрт возьми!

Ж-ж-жах!

С лязгом и грохотом кровать падает на левый бок, совсем близко от второй, на которой лежит Маша.

А-а-а-а!

Треск. Боль. БОЛЬ! Кипяток в висках, в глазах.

Мне кажется, что меня облили горячей смолой. Под веками сиренево и ярко. Тошнота подкатывает к горлу.

Замри. Дыши. Глотай. Ещё… раз, два…

Темнее, темнее… холоднее… Просто боль. Пережить. Ты переживёшь. Открывай глаза.

Лежу на боку – надо мной нависающий край кровати, наручник, наманикюренные грязные пальцы Маши. И кольцо, посверкивающее бриллиантом.

Удар пришёлся на запястье, плечо и скулу, другая рука дёрнулась, и наручник прорезал кожу.

Больше всего болит запястье, наверное, я его сломала, но борт кровати даже не погнулся, и наручник прикреплён