девятнадцать лет назад? Ведь ты там тоже был.

– Смутно, – сказал он, – кажется, я был пьян.

– Все там были пьяны, – она отхлебнула из бокала, – я мало что помню из той ночи, хотя мне казалось, что я выпила не так уж много. Пару бокалов шампанского, но чувствовала себя наутро так, будто по мне проехался бульдозер. Он меня опоил, да?

Глеб молчал.

– Кроме как от тебя мне это узнать не от кого. Говори, Глеб. Почти девятнадцать лет я пытаюсь вспомнить ту проклятую ночь и пытаюсь её забыть. И я честно говорю своей дочери, что не знаю, кто её отец. Рассказывай! Почему твой брат представился Лёшей? Какая у него была оборотная сторона? – Она говорила тихо, но было ощущение, что кричит.

– Он назывался разными именами, – выдохнул он, – Лёшей – чаще, я не знаю, почему и… да, думаю, он опоил тебя. Флунитразепамом. Я потом как-то нашёл у него несколько упаковок, и он признался мне.

– Господи… – Дрожь застряла в лопатках.

Она вдруг почувствовала себя тяжёлой и неповоротливой, застывшей в камень.

Оказалось, что догадываться и убедиться – не одно и то же.

– Лена, я не знал. Ты пойми, я ничего НЕ знал. – Он шагнул к ней, но она отшатнулась.

Слёзы теснились в груди, мешая дышать.

– Прости, – он мгновенно ретировался назад, – я ничего не знал до определённого момента. Он мне многое рассказал уже почти перед смертью.

– Ты был с рыжей девушкой в тот Новый год? – Елена думала о своём, пытаясь сложить обрывки воспоминаний хоть в какое-то подобие общей картины. – Ты помнишь? Мы праздновали у Верещагиных на Петроградке в большой квартире. И компания была большая.

– Нас привёл туда чей-то брат, – он тоже старался вспомнить, – я уже был с Катей. Гм… да-да, помню, Дима, как всегда, познакомился с девушкой – такая симпатичная блондиночка…

– Это была я – симпатичная блондиночка, – Елена вздохнула, – почему ты так спокойно реагировал, когда твой брат назывался не своим именем?

– Не знаю, – Глеб пожал плечами, – мне это не казалось чем-то сверхъестественным, ну подумаешь, назывался Лёшей, что в этом плохого?

Она посмотрела на него в упор:

– Флунитразепам? Что это? Судя по названию, транквилизатор. Я ведь тоже врач, Глеб. И неплохой врач. Ты правда не знал, что твой брат подмешивает девушкам транки?

Она и предположить не могла, что когда-нибудь с той истории схлынет девятнадцатилетняя мутная вода и дно обнажится гнилыми осколками.

– Ему было под сорок? За? Сколько ему тогда было лет? На подростковую дурь никак не спишешь. И несложно догадаться, что доставал он транки на своей работе.

– Тогда мне было тридцать девять, ему сорок один, – быстро ответил он, – и да, он же работал в психиатрической клинике.

– Вы жили тут? С родителями? Какого цвета обои были в прихожей? – Елена засыпала его вопросами.

– Что? – насторожился он. – Погоди… Да, мы жили тут, сначала с родителями, потом родители уехали на дачу, и мы жили тут вдвоём.

– Ка-кого цвета бы-ли обо-и? – с расстановкой спросила она.

– Зелёные.

Перед её глазами тошнотворно заплясали малахитовые с позолотой узоры:

– Вензеля такие с каймой?

– Ну да.

Она закрыла лицо руками, воспоминания влетали в неё холодными стилетами:

«Ты моя девочка сладкая, – Лёша помогал снять пальто, – сейчас пойдём в кроватку».

«Я хочу домой!» – краем сознания она понимала, что делает что-то неправильное, необратимое.

«Я позабочусь о тебе, – он подталкивал её в комнату, – я же доктор, верь мне».

– Он говорил, что он доктор, – Елена выплыла в сегодняшний день, – у вас в прихожей был старый счётчик с пробками.

– Да, – эхом отозвался Глеб.

Она снова погрузилась в мутную воду прошлого.

«Всё будет хорошо». – Голос Лёши звучал убаюкивающе, ему хотелось верить, поддаваться. Но его движения были резкими и порывистыми. Он снял с неё блузку и юбку, содрал колготки. Она сидела на краю кровати в лифчике и трусах.

«Прикуривай», – оказалось, что у неё в губах сигарета.

«Я не умею». – Она глупо хихикнула.

«Просто втягивай в себя». – Он поднёс к её лицу огонь, и она послушно затянулась, закашлялась…

«Дай руку, – Лёша взял её за запястье и обмотал его сложенным в несколько слоёв полотенцем, – жаль, с работы не спереть верёвки. Вот умница, а теперь вот ещё выпей».

Он дал ей бокал красного рифлёного стекла. Она глотнула, кажется, это было вино, снова закашлялась, огляделась.

«Что ты делаешь? – Ей было неловко от своей наготы. – В-вызови мне такси».

«Тебе понравится, очень понравится». – Не слушая её, поверх полотенца он плотно обвязывал верёвку.

«Отпусти меня». – Она испугалась.

«Тихо! – прикрикнул он. – Тихо себя веди, а то обломаешь мне весь кайф».

Боже…

Она посмотрела на свои запястья: значит, то, что ей показалось тогда, – не показалось. Первого января, глядя на свои руки, она думала, что всё это приснилось, ведь никаких следов от верёвок не осталось. Нет, не приснилось.

Елена встала, её мутило. Это всё было правдой и на самом деле. Это всё случилось в этой квартире. Здесь! Где спит её беременная дочь.

– Ч-что?! – испугался Глеб.

Она молча отодвинула его и дошла до туалета, не слушая, что он говорит вдогонку. Включила свет, заперлась, открыла кран…

«Дыши, – она уговаривала себя, – дыши». Монотонный звук воды успокаивал.

Будто снова оказавшись там, Елена увидела, как поверх полотенца он наматывает хозяйственную бечёвку, крепкую и прочную, а она сидит безвольной куклой, глядя, как он это делает… Позыв тошноты заставил её ухватиться за раковину.

Дыши. Дыши…

Лезвия воспоминаний резали благостное забвение. Грани той ночи становились безжалостно отчётливыми. Через собственные привязанные руки и спинку кровати она видела красивую лепнину на далёком потолке.

Всё, хватит!!!

Она плеснула себе в лицо воды – не помогло, наклонилась и подставила голову под холодную струю… Ещё, ещё… кажется, становилось чуть легче. Ей хотелось смыть с себя эти воспоминания, отодрать, словно засохшую коросту.

– Лен… Лена? – негромкое постукивание по двери. – Я волнуюсь за тебя, открой, пожалуйста.

Вкрадчивый голос Глеба проникал в её сознание, возвращая в настоящее.

Она вытерлась полотенцем:

– Всё хорошо, скоро выйду. Не стой здесь.

Удаляющиеся шаги.

Елена села на пол – тошнота прошла, навалилась тяжёлая усталость. Ей хотелось разбудить Киру и немедленно уехать домой, но она понимала, что спящая дочка тут ни при чём. Завтра. Кира проснётся, и они спокойно уедут завтра. Встречать Новый год там, где девятнадцать лет назад она лежала голая, распяленная, привязанная за руки и за ноги, одурманенная и беспомощная, пока брат хозяина этого дома насиловал её, было просто немыслимо.

Просто немыслимо! Неужели он не понимает, чем рискует, привозя её сюда? Конечно,