– Замечательная новость! – Мы сидим на веранде, на которой, как по мановению волшебной палочки, снова появился железный стул с наручником. – И на какую дату назначено торжество?

На столе печенье, чай, салфеточки и даже букетик цветов в небольшой пластиковой вазочке.

– Совсем скоро, почти через две недели, – отвечает он всегда уклончиво, чтобы я не знала чисел и дат, – мы потом заедем к тебе и устроим настоящее торжество! Я извинился за тебя, сказал, что ты не сможешь быть, потому что не здорова.

«Но я здорова!»

– Ох, мамочка, знала бы ты, как я счастлив! Две мои любимые женщины рядом со мной! И я так рад, что ты хорошо себя ведёшь! – Он выглядит очень довольным.

– А вы с Машей до свадьбы ещё приедете? – Мне хочется знать.

Если всё получится, то, может быть, ей и не придётся выходить замуж за маньяка.

– Думаю, да, – он беззаботно покачивает ногой, – представляешь меня женатым человеком?

– Ты будешь прекрасным мужем. – Мне кажется, я уже и не замечаю, как выдаю эти фразы.

– Ты стала много спать, мама, я волнуюсь. – Он заботливо смотрит мне в глаза.

– Ну что ты, не стоит беспокойства, я хорошо себя чувствую. – У меня перехватило дыхание, мне кажется, что, заглядывая мне в глаза, он увидит-услышит-узнает, чем именно я занимаюсь, когда ложусь спать.

– Я поставлю ещё одну камеру, – буднично говорит он, – над кроватью. Под другим углом, чтобы лучше видеть, как ты спишь. И лучше о тебе позаботиться.

Сердце треснуло и раскололось. Нет! Если он поставит ещё камеру, то всё пропало. Мой мир подкроватья исчезнет. И я больше не смогу точить скобу.

– Конечно-конечно, – киваю я, – буду только рада.

Он смотрит пристально, не мигая, но я только улыбаюсь.

Он уходит в дом и возвращается с распечаткой в несколько листков и гребешком:

– Это твои упражнения. Будешь делать через час после завтрака. Тут всё написано: сколько раз и как делать.

Я беру листы, на которых неизвестная девушка с бодрой улыбкой делает выпад и стоит в планке.

– Давай я расчешу тебя, потом загружу холодильник и поеду. – Он встаёт, целует меня в макушку и гладит по щеке.

Я сажусь на край стула, он становится за спиной, достаёт гребень, проводит по волосам. Я терплю. Минута, две, три, десять… Наконец он идёт выгружать продукты, и я остаюсь одна – с расчёсанными волосами, чаем, печеньем, цепью на ноге – и багровым закатным небом, обнимающим меня.

Он обнимал её со спины – высокий, сильный, короткие волосы, глаза казались чёрными в сумеречной комнате. Елена не видела, но знала. Ей нравился его запах, тёплый, с древесными нотками, уже узнаваемый, даже уютный. В его руках она чувствовала себя защищённой. Он был хорошо сложён и прилично выглядел для своего возраста: ни пуза, ни дряблости. Когда он улыбался, морщины разбегались по его лицу, но совсем не портили, а придавали шарма.

Внутренний голос уговаривал её: «Забудь, забудь. Это было давно, слишком давно, чтобы быть правдой. Ты можешь быть счастливой – сейчас. Не вороши, не вспоминай, оставь прошлое в прошлом». Кира спала. А они стояли на кухне возле окна. Глеб обнимал её сзади, и они чуть покачивались, словно танцуя.

– Ты такая тихая, – он коснулся губами её волос, – ты будто бы исчезаешь.

– Всё хорошо, – автоматически ответила она.

– Лен… – он отстранился, – всё-таки чего боишься, то и случается.

– Что ты имеешь в виду?

Он сел на широкий подоконник и кивнул ей, мол, присаживайся:

– Я очень… очень надеюсь, что ты не знала Дмитрия.

Елена продолжала стоять, по стене ползли тени от уличных фонарей – они не зажигали свет. В соседнем доме то тут, то там вспыхивали окна, люди не спали, готовились к празднику.

Ей было темно. Внутри и снаружи. Та, давняя темнота снова накрыла её, став реальной и близкой. Стол, стулья, плита, изразцовая задняя стенка печи и неожиданная поленница, забранная в витые прутья, – всё будто плавало в зыби, и не решаясь вынырнуть на свет, и боясь утонуть чернильном мраке.

Глеб развернулся к окну, его заострённые скулы безотчётно подрагивали, между бровями рельефно обозначилась глубокая морщина. Он казался красивым.

– Расскажи мне, – тихо прошептал он.

– Нет, это придётся рассказывать тебе, Глеб, – Елена пристально посмотрела ему в лицо, – только налей мне немного коньяка.

– Хорошо, – он быстро встал, взял бутылку, разлил по чуть-чуть в два бокала и подал ей, – что ты хочешь знать?

– Всё, – просто ответила она, сделав глоток, – я хочу знать – всё, потому что Дима, который когда-то мне представился Лёшей, – отец Киры.

Он продолжал смотреть на неё, и, кажется, ничего не изменилось, только лицо его стало совершенно бледным.

– Глеб, что с тобой?

– Господи… – он прислонился к стене, – этого не может быть, просто не может.

– Как раз может, – жестко сказала Елена, – и если ты посмотришь на неё внимательно, то увидишь, как она на него похожа и на тебя тоже, потому что вы братья. Так что рассказывай.

Он сделал большой глоток.

– Я узнал обо всём не сразу. – Глеб длинно выдохнул, потёр виски. – Дима, понимаешь, он всегда был немного странным. Поначалу я не понимал, почему он захотел стать врачом…

– Он был врачом? – удивилась Елена.

– Психиатром.

– Ещё страннее. – Она слушала внимательно.

– Думаю, потому, что хотел разобраться в себе. Он был… как бы это сказать. Он никого не жалел. Когда умирал наш пёс, он с любопытством смотрел на его агонию, ему было просто интересно, – Глеб вытаскивал из себя слова, словно камни, – я этого не понимал, просто в какой-то момент стал его сторониться. Но когда он поступил в институт (кстати, школу он окончил с отличием), а потом решил стать психиатром, мне показалось, что всё налаживается, он встретил девушку.

– Они поженились?

– Она бросила его за две недели до свадьбы, сказала, что передумала и не хочет за него замуж. Думаю, тогда он и сломался, похоже, очень её любил. – Глеб встал. – Давай налью ещё.

Она молча подала бокал.

– Да… так вот… понятия не имею, каким он был врачом, – Глеб стоял, повернувшись к окну, шёпот фонарей высвечивал его бледное в сумерках лицо, – по отзывам пациентов и коллег, вполне хорошим. Да и вообще человеком он был неплохим, по крайней мере, я слышал такое о нём. Но у него была оборотная сторона, о которой мало кто знал. Думаю, что даже никто. Кроме меня. Может, мама догадывалась.

– То, что он знакомился с девушками под другим именем? – Она вглядывалась в Глеба. – Ты сам помнишь тот Новый год –