централизованной Европой, поддерживаемой широким использованием технологий и простершейся на континентальные расстояния. На пике своего могущества Рим правил всем – от Шотландии до Судана и от Португалии до Ирана. И вся эта огромнейшая империя служила одной цели: защищать и хранить центральную власть. Для достижения этого римляне, взяв на вооружение науку и технику своих изобретательных греческих подданных, содержали громадную бюрократию, беспрецедентную по влиянию и масштабам до появления, может быть, Налогового управления США.

Ради укрепления власти Рима и поддержки его глобальных политических и военных целей римская машина пропаганды сплотила самые разнообразные народы Европы, Ближнего Востока и Северной Африки. Для социального контроля государственные чиновники пользовались визуальными искусствами. Для удержания под своей властью огромных завоеванных территорий, населенных тысячами разноязыких племен, Цезарь и его преемники употребляли все существовавшие в древнем мире средства информации. На монетах чеканились портреты императоров, изображавшихся то военачальниками, то жрецами, то небесными защитниками и покровителями. Повсюду, куда приходили римляне, они воссоздавали привычное окружение, строя города по стандартному плану. Регулярно проводившиеся парады и празднества идеализировали императора и государство, вдоль всех значимых дорог в Рим стояли «триумфы», гигантские каменные аналоги современных рекламных щитов, восхваляющие добродетели главного товара: римского образа жизни.

Одно из величайших произведений в римской литературе, «Энеида» Вергилия, было написано по заказу и на спонсорские средства тогдашнего министра пропаганды по имени Меценат. Римский поэт Гораций вложил патриотические чувства в девиз столь живучий и действенный, что он и поныне появляется на могильных плитах погибших уже в наше время солдат: Dulce et decorum est pro patria mori («приятно и почетно за свою страну умереть»).

В отношении специальных знаний вклад Рима оказался невелик, хотя римские инженеры построили сеть дорог, которые связали Империю и сохранились до наших дней. Возможно, заботясь в первую очередь о сохранении жесткого социального контроля над географически огромной территорией, римляне сосредоточились больше на консолидации, чем на изменениях.

Но, похоже, к V веку бремя налогов, возложенных на имперские провинции для оплаты бесконечно увеличивающейся армии бездельников-бюрократов и итальянской аристократии, ослабило верность провинций настолько, что они не стали надежным препятствием на пути первой волны захватчиков, вышедших из восточноевропейских лесов. Они пришли – готы, германцы, вандалы, вестготы, гунны, – как неудержимый, необратимый прилив.

Когда первые попытки отбросить захватчиков потерпели крах, власти попытались принять их в общество, предоставив статус «союзников». Кое-где уловка удалась, и идиллические островки поздней римской цивилизации, вроде Аузонии на юго-западе Франции, просуществовали до VI века. Но легионы в конце концов отступили, и каменные дороги поросли травой и папоротником. Саксы, древние скандинавы и венгры знали, как поддерживать пути сообщения в рабочем состоянии, но ездить было просто некуда, управлять нечем, так что оказавшаяся ненужной инфраструктура постепенно пришла в негодность, мраморную облицовку зданий сорвали, каменные плиты растащили, чтобы пустить на постройку грубых жилищ, часто возникавших в тени бывших римских вилл.

На территории гибнущей Империи голод и болезни, пришедшие за крушением римской организации, собирали свою жатву. Производство продовольствия, как и всего прочего, превратилось практически в натуральное, обслуживающее только местные потребности. Акры римских угодий уступили место узким полоскам полей вокруг деревень, зажатых стенами разросшихся лесов. На крохотных вырубках приютились деревушки и мелкие поместья, обитатели которых если и уходили или уезжали куда, то только с таким расчетом, чтобы вернуться к ночи назад.

Через три-четыре поколения римляне превратились в полузабытых сверхсуществ, следы которых сохранились только в малопонятных названиях мест, связанных с их малопонятной структурой: «стрит», «форум», «кэмп». Огни в Европе постепенно погасли – масла для ламп больше не было, как и нужды в ночном освещении.

В этом мире мелькающих теней, отброшенных случайно зажженным факелом, по громадным, погрузившимся во тьму пространствам между небольшими поселениями блуждали лишь разбойники да призраки. И все же тут и там, по всему континенту, мерцали огоньки, укрытые за толстыми каменными стенами, внутри которых продолжалась римская жизнь, хотя и уступавшая прежнему уровню. Обитателями этих разрозненных, разбросанных по бескрайнему морю тьмы островков света были маленькие группки людей, таких как беотийцы и кассиодоры, умевшие читать и писать, философствовать и спорить, помнившие, что было и ушло. Они даже общались с себе подобными, выжившими в таких же убежищах.

То было новое поколение Создателей топора, отчаянно цепляющихся за древнее знание и медленно, по крупинке складывающих кусочки далекого будущего мира, который, как они надеялись, еще станет когда-нибудь мирным и плодовитым и который, когда хаос отступит, будет выстроен согласно видению Церкви. То были христианские монахи, хранители малых знаний, сохранившихся в руинах Запада. Начиная с основания примерно сорока кельтских монастырей, рассеянных по Франции и Италии, эти заповедники активности Создателей топора стали переходными пунктами, из которых знания Древнего мира питали средневековую мысль. Сами названия этих монастырей звучат как перекличка Создателей топора: Жюмьеж, Сен-Галл, Боббио, Люксой, Рипон, Уирмаут, Джарроу, Бангор, Келлс, Корби, а позднее Лорш, Райхнау и Фульда.

Модель их будущего мира, как ни странно, вдохновлялась ложными сообщениями о разграблении Рима Аларихом в 411 году нашей эры. Считалось, что этот варвар мстил за своих языческих богов. Некоторые римляне также возлагали вину за гибель Империи на христиан. Люди утверждали, что древние боги, оскорбленные официальным принятием Римом новой веры, лишили Вечный город своего покровительства.

Августин, христианский епископ Гиппона в Северной Африке, тринадцать лет готовил ответ на эти нападки. Результатом трудов стала работа «De Civitate Dei» («О граде Божьем»), определившая позицию, которая впоследствии указала западному обществу путь через столетия лежавших впереди смуты и замешательства.

Августин выразил характерное для того времени эскапистское ощущение «конца света». За пределами мира чувств лежит духовный, вечный мир истины, цель поисков и стремлений человека. Путь туда, в этот божественный мир, идет не через исследование внешнего мира с помощью чувств (и действительно, в условиях общественного хаоса это было невозможно), но через обращение в себя. Истина приходит не из внешнего мира или разума – и то, и другое непостоянно и ненадежно, – но из просветляющего присутствия Господа.

Августин разделял людей на блаженных и отверженных, тех, кто живет в «Граде Божьем» и удостоится вечной жизни с божеством, и тех, кто пребывает в «Граде Земном» и будет осужден на вечные муки с Сатаной. Церковь – земное представительство Царства Божия, и, по Августину, однажды она получит высшую власть в теократическом государстве. Идеология Августина стала инструментом, потенциал которого Церковь использовала на протяжении следующего тысячелетия в попытке манипулировать светскими правителями Западной Европы и через них контролировать их подданных.

В последние годы Рима христианские иерархи выстроили свою организацию по образцу имперской администрации, в