репортажи о расследовании.

– Как?

– Мы будем идти по тем же следам, по которым полиция будет устанавливать личность подозреваемого.

– Но вам не кажется, что мы должны рассказать полиции то, что нам известно?

Фергюсон пристально посмотрел на нее.

– Простите меня за то, что я так говорю, юная леди, но вам еще многое предстоит узнать о том, как устроен этот город.

Раздался стук в дверь. Элизабет открыла ее и увидела запыхавшегося Фредди, сжимающего обеими руками фотографии. Тонкий слой влаги все еще оставался на поверхности, когда он поднял их, помахивая взад-вперед, чтобы те побыстрее высохли.

– А, Эванс, заходи, заходи! – сказал Фергюсон. – И закрой за собой дверь. Мы не хотим, чтобы кто-нибудь узнал об этой истории до того, как она попадет в прессу.

– Да, сэр, – сказал Фредди, толкая дверь ногой.

– Ну, парень, показывай, что ты принес?

Фредди поднял снимки, чтобы они все могли их разглядеть. Элизабет резко вздохнула, когда увидела четкое изображение мертвой женщины, лежащей на металлическом столе и накрытой только белой простыней. Несмотря на то что она присутствовала там лично менее трех часов назад, камера запечатлела нечто большее, чем она смогла увидеть невооруженным глазом. Возможно, ее отвлекла личность мистера Новака или необычное чувство от первого похода в морг. Только теперь, увидев женщину в черно-белом варианте, без какого-либо света, она в полной мере почувствовала себя опустошенной, осознав трагический и жестокий конец, который настиг такую молодую женщину.

Заставив себя не расплакаться, она посмотрела на Кеннета Фергюсона, с некоторым удивлением отметив, что его глаза, казалось, были влажными.

– Они подойдут, сэр? – спросил Фредди.

– Да, – сказал Фергюсон хриплым голосом. – Подойдут.

Глава 15

Он стоял перед публичным домом на Уотер-стрит, вдыхая знакомый тошнотворный запах. Дождь стекал по его подбородку и носу. Ему был хорошо знаком этот запах с раннего детства. Так пах грех. Тошнотворный, липкий запах похоти и вожделения, разврата и отчаяния. Он не мог припомнить времени, когда бы не содрогался от отвращения, чувствуя запах, который пропитал сырой, кишащий крысами многоквартирный дом, где он жил со своей матерью. Он ничем не отличался от других детей, игравших на улицах, представляющих собой адскую дыру, известную как Файв-Пойнтс[29]. Это ужасающее звено преступности, нищеты и порока. Люди, жившие там, вечно голодали и были оборванцами. Все они вели беспризорный образ жизни, если им посчастливилось избежать потогонных цехов, фабрик и мельниц, где условия труда были не лучше.

Однако он не мог избежать борделей. Главным источником дохода его матери были мужчины, которые шаткой походкой и с важным видом заходили в различные заведения, обслуживавшие множество моряков, солдат и пьяниц, ищущих утешения в объятиях женщин, которые были носителями множества венерических заболеваний. Иногда его мать развлекала своих «клиентов» дома. Лежа по ночам в постели, он был вынужден прислушиваться к ворчанию и стонам мужчин, которые, по его мнению, были ничем не лучше животных. Грубые, потные матросы, от которых воняло рыбьей кровью и морской водой. Пьяные торговцы и бизнесмены, которые часто не утруждались даже раздеться, а лишь снимали штаны до колен, прежде чем погрузиться в его мать с яростной, первобытной похотью.

Он ненавидел их всех. Он хотел убить их, превратить в пыль своим ботинком и стереть с лица земли. Он мечтал сделать жизнь матери лучше, чтобы ей никогда не пришлось бы подчиняться похотливым незнакомцам. Он представил себе особняк у воды, где-нибудь на севере штата, с длинной покатой лужайкой, похожей на те, что он видел в журналах, – такой двор был у богатых людей, который служил лишь для демонстрации богатства владельца.

Но, видя, что она все больше и больше зависит от бутылок, которые приносила домой из салунов, пивных или бакалейных лавок на углу – в центре города спиртное было доступно почти везде, – он отчаялся, что их жизнь когда-нибудь изменится. Со временем ее внешность начала тускнеть. Кожа огрубела, глаза постоянно были налиты кровью, а некогда стройные лодыжки стали вечно опухшими. Ее клиенты тоже изменились: они были либо слишком старыми, либо слишком молодыми. Принадлежали к бедному классу или же, наоборот, к светскому обществу. Иногда они были грубы с ней. Он лежал в крошечной нише, служившей ему спальней, отделенной от главной комнаты лишь тонкой потертой занавеской, затаив дыхание и прислушиваясь к тяжелым шагам на тускло освещенной лестнице, когда еще один незнакомец вторгался в их темное жилище. После этого он затыкал уши, чтобы не слышать хныканья своей матери. Он презирал мужчин, которые причиняли ей боль, и еще больше презирал ее за то, что она позволяла им это.

Из борделя на Уотер-стрит донесся пронзительный, глухой смех. Он тоже был ему знаком – это был вопль потерянных душ. Людей, прикрывающих свои страдания какофонией ложного наслаждения. Помотав головой, чтобы отогнать эти воспоминания, он двинулся вперед. Чайки роились вдоль набережной, их желтые глаза-бусинки изучали небо, прежде чем нырнуть вниз в поисках объедков. Он чувствовал себя так, словно всю свою жизнь выискивал объедки, подбирая за людьми, которым это доставляло удовольствие.

Но все изменилось. Теперь он чувствовал себя могущественным, окрепшим, опасным. Он был возрожденным Осирисом – Богом Подземного мира, Судьей мертвых. Он увидел его во сне и, проснувшись, понял, что это был не простой сон – это было пророчество. Он согнул руки, чувствуя твердые, натянутые мышцы под слоями ткани. Девушка была отдана ему, чтобы он раскрыл свою силу, и он даровал ей честь стать богиней. Она была первой, но не последней.

Он посмотрел на свои часы. Пора было идти домой. Клео ждет свой ужин.

Глава 16

Покинув «Геральд», Элизабет вернулась в Белвью. Последние слабые лучи солнца скользнули по фасаду здания, когда она во второй раз за день вошла в главное здание больницы. Официальные часы посещений закончились, но персонал знал ее и, возможно, позволил бы ей провести несколько минут со своей сестрой. Медсестры сообщили, что Лора находится в общей комнате для пациентов: большом, просторном помещении, обставленном плетеными шезлонгами и столами с настольными играми.

В этот час, когда на город опускался вечер, больница была еще более пустой. Ее шаги эхом отдавались по выложенным плиткой коридорам, когда она направлялась в палату сестры. В комнате находились еще несколько пациентов. Старик в красном клетчатом халате склонился над шахматной доской, громко разговаривая с воображаемым противником. Молодой человек в пижаме в синюю полоску