Пока что все это – красить стулья, рассаживать по вазонам цветы, менять местами книги – представляет для меня занятие, помогающее медитации. Оно напоминает мне то время, когда я была маленькой и с величайшей тщательностью готовила на чердаке, куда вела половинчатая лестница, урок для моих учеников. Я раскладывала на полу десяток моих собственных школьных тетрадок, рядом клала карандаш и стирательную резинку и исправляла домашние задания, указывая ученикам на ошибки. Я была настолько уверена, что все происходит взаправду, что в моих воспоминаниях мне видятся даже школьные парты, которых, разумеется, быть там не могло. Этот чердак, полный паутины, набитый старыми пальто и всякой дребеденью, которую неизвестно зачем хранила моя мать, был моим нью-йоркским лофтом. Сюда я водила подружек петь песни с фестиваля Сан-Ремо. Нам очень нравилось изображать группу «Рикки-э-Повери». Правила среди девчонок в деревне диктовали Луиза и Анна. Еще была Альда – девочка, которую то включали, то исключали из общих игр, чередуя ее со мной.

Мы все дружили и весело проводили время вместе, несмотря на то что в наших отношениях присутствовали порой небольшие довольно злые выходки в духе буллинга, встречающиеся в чьем угодно детстве. Например, если было очевидно, что Луиза должна изображать Анджело, красавчика из «Рикки-э-Повери», если само собой разумелось, что я буду Мариной, красавицей группы, а Анна, самая младшая из нас, будет представлять Анджелу, невысокую брюнетку, то, к сожалению, точно так же само собой разумелось, что Альда будет Франко, наименее привлекательным из всех «Рикки-э-Повери». У Луизы и Анны были длиннющие волосы, заплетенные в косы, о которых любая девочка могла только мечтать. Альда, пухленькая и бесконечно добрая, была той, кто гораздо чаще других становился мишенью для преследований. По безоговорочному вердикту Луизы и Анны она исключалась из общих игр и нашей компании. Такая участь часто касалась и меня. Сегодня для этого существует определенное слово, но как это ни назови, капризом или же буллингом, результат не поменяется: у него была жертва. Девочка, которая страдала.

Альда потом рано вышла замуж и родила двоих детей: Элену и Алессио. Смерть настигла ее внезапно, когда она сидела рядом с матерью на диване перед телевизором. Ей было всего сорок два года. Она всегда в моем сердце, и это тоже составляет силу нашей деревни: в Лучиньяне сто восемьдесят жителей плюс Альда, Роберто, Паоло, Бруно, Мария Пиа, Франка, Мария Грация, Симонетта. Об этом очень хорошо говорит Эмануэле Треви в «Двух жизнях»: «Потому что мы проживаем две жизни, и им обеим суждено закончиться. Первая – это физическая жизнь, сотканная из нашей крови и нашего дыхания, а вторая – это та, что протекает в сознании любивших нас людей. И только когда последний из близко знавших нас умирает, что ж, тогда и в самом деле мы превращаемся в ничто»[72].

Я убеждена, что деревня сохраняет ушедшие жизни еще дольше, потому что люди и их поступки прорастают, пуская корни среди камней, полей и лесов. Дора, которая умерла, когда меня еще не было на свете, живет в доме Донателлы, я это знаю. И Альда тоже там по соседству, в доме, полном детей, в точности так, как любила она сама. И прости нас, пожалуйста, за этого носатика из «Рикки-э-Повери», клянусь, что в следующий раз его буду изображать я.

* * *

Сегодняшние заказы: «Сад моей мечты» Пии Перы, «Жизнь» Мелании Мадзукко, «Атлас ненужных вещей» Эльвиры Семинары, «Замолчи» Микелы Мурджи, «Пошли мне побольше жизни» Паоло Ди Паоло, «Ночной лес» Джуны Барнс.

3 апреля

Вчера, пока я писала, поняла значение книги Эмануэле. Может, всем это было ясно и сразу, но меня осенило только сейчас. Две жизни из заглавия – это не только две рассказанные жизни, истории двух покинувших мир друзей, Пии Перы и Рокко Карбоне. Но это еще и вторая жизнь, которую мы, живущие, обеспечиваем мертвым, хотя бы до тех пор, пока сами живы. Это вторая жизнь, которую он обеспечивает своим друзьям. Вторая жизнь – это память. Но есть и еще кое-что. Когда ты пишешь о нем, тот, кого уже нет на свете, возвращается, он совершает поступки, высказывает свое мнение. Вот что говорит Треви:

«В одном я уверен: пока я пишу и до тех пор, пока я не прекращаю писать, Пиа здесь, рядом со мной. ‹…› Я прихожу к выводу, что писать – это исключительно хорошее средство, чтобы возвращать умерших, и я советую любому человеку, тоскующему по кому-нибудь, делать то же самое. Не думать о нем, но писать о нем, и очень скоро такой человек заметит, что умерший проявляется в написанном, что он всегда находит свой неожиданный способ промелькнуть в словах, пишущихся о нем; это не так, как если мы подумаем о нем – и он появится, если захочет. Нет, здесь это часто именно он сам»[73].

Сейчас восемь часов, и я должна бежать в сад вдыхать полной грудью чистейший воздух занимающегося над Прато-Фьорито утра, проверить, насколько выросли за ночь трава и пионы и как поживает персик в цвету. И должна еще вскрыть доставленный ящик с книгами, а это всегда огромная радость. Так мне удастся обмануть время в ожидании приезда Лауры.

* * *

Сегодняшние заказы: «Благодарность» Дельфины де Виган, «Долгое мгновение» Сары Фрунер, «В лесах Сибири» Сильвена Тессона, «Вид с песчаным зернышком» Виславы Шимборской.

4 апреля

К праздничному пасхальному обеду я привела с собой и папу. Мама в мгновение ока перешла от своего брюзжания о том, что жизнь кончена, от невнятного бормотания, слабым эхом отражающего происходящее у нее внутри, к необыкновенной активности и звенящему бодрому голосу. Она даже нарядилась в бархатную черную юбку, причем довольно короткую. Она была поистине элегантна.

Мы ели лазанью, приготовленную Луизой и ее матерью, просто потрясающей поварихой, запеканку из кабачков и жаркое с картофелем, запеченным в духовке. Когда папа ушел, мама развернулась к бедняге Эрнесто, который, по-моему, даже немного ревновал, и заявила: «Ну что, видел, какой у меня красивый муж?» И тема была тут же закрыта.

Я провела весь день, бегая за Мирто, который, едва заметив малейшую щелочку, тут же просачивался наружу и буквальным образом избороздил все улицы Лучиньяны, передвигаясь по ней своими атлетическими прыжками. В какой-то момент он чуть не заскочил в церковь, и мне пришлось в домашнем виде, в фуфайке и крабиках на голове, ловить его на глазах у нарядных односельчан, у женщин с красиво уложенными волосами и макияжем. Лаура спала целый день, до и после обеда. В прошлом году у нее был парень, двухметровый здоровяк. Он ее просто обожал. В тот очень грустный день, когда Кико нас покинул, он вырыл под сливой яму, орудуя лопатой с таким жаром, что казался не хуже экскаватора. Яма вышла такой глубокой, что он, со своими двумя метрами, скрывался в ней с головой. Но их отношения были обречены: все, что его интересовало в жизни, – это готовить еду, есть ее и спать. Он достиг предела своего развития, а Лаура была еще в самом его начале.

Как бы то ни было, сегодня мне не удалось прочитать ни одной страницы какой-нибудь книги. Ближе к вечеру в доме снова воцарился дух Альмодовара: «Я принес тебе пасхальный пирог от “Мотта”» (Эрнесто) – «Мертвая? Кто мертвая?» (мама), включенный на полную громкость телевизор и молитва Розария из Лурда. Я поднялась и ушла к Пьерпаоло, который был у Барбары и Маурицио. Альмодовар исчез, уступив место современной версии «Счастливых дней», озаренных светом сумерек, спускавшихся с Апуан.

* * *

Сегодняшние заказы: «Цветы» Виты Сэквилл-Уэст, «Гордость и предубеждение» Джейн Остин, «Тайная жизнь деревьев» Петера Вольлебена, «Дочь Дебюсси» Дамьена Люса, «Путь через лес» Лонг Литт Вун.

5 апреля

«Здравствуйте, я хотела сказать, что получила вашу посылку, и каждый