Одна из них Магда, то есть она сама, великая венгерская писательница, а другая Эмеренц – женщина, которая помогает ей по хозяйству. Твердость Эмеренц так же незыблема, как и упорство Магды. Эмеренц – один из наиболее замысловатых литературных героев, когда-либо существовавших. «Существовать» – вот точное слово, потому что обе они очень достоверны, как достоверна и их история. Перехожу к сути. День, когда писательница должна отправиться в Грецию, чтобы ей там вручили важную премию и чтобы представить Венгрию на писательском конгрессе, – это еще и день, когда она решает выбить дверь дома, в котором вот уже как месяц заперлась Эмеренц. Точнее, с того самого дня, когда она почувствовала появление болей, способных помешать ей быть такой, какой она была всегда: той, что работала за шестерых. Она не намерена демонстрировать миру свою теперешнюю слабость. Но из ее квартиры раздается невыносимый запах. Нужно что-то сделать. Единственный человек, кто может уговорить ее открыть, это именно Магда, но только если она будет одна и придет в тайне от всех. И она в самом деле говорит Эмеренц, что одна, умолчав о целой группе приведенных с собой врачей и работников санитарной службы. И после того как она уговаривает наконец Эмеренц открыть дверь, то, даже не заходя к ней, садится в машину, чтобы ехать в аэропорт. Абсолютное предательство.

В октябре 1998 года я ездила в Палермо, где мне вручили премию «Монделло» за первое сочинение (Opera Prima). О том, что я ее получила, я узнала из звонка Ванни Шайвиллера, который выдернул меня из постели в половине восьмого утра. Слова Шайвиллера, издателя Эзры Паунда и Монтале, были полны энтузиазма, мне же просто не верилось. В других номинациях победителями были Хавьер Мариас, Карло Гинзбург, Филипп Жакоте и Пьетро Маркезани, переводчик Виславы Шимборской. Я стала на этой премии своей, и меня приглашали в Палермо и на последующие церемонии.

В октябре 2015 года появилась она. Магда Сабо. Изящная маленькая женщина с кошачьими глазами. Несмотря на свой возраст, она приехала одна, но сразу же стало видно, как она устала. В субботу утром проходила пресс-конференция. Говорила она, все время она – ее речь лилась потоком. Она рассказывала об Эмеренц, о чувстве вины, о том, что она предала ее доверие. Просто невероятно, чтобы такая совершенная книга, будто сплетенная как чудесное кружево, была плодом такой жгучей боли.

После пресс-конференции Магда исчезла. Какое-то шестое чувство подсказало мне, что происходит. Я позвонила на ресепшен и попросила их встретиться с нами у ее комнаты и попытаться найти способ, чтобы она вышла. Церемония должна была вот-вот начаться. Но все бесполезно, дверь не открылась.

Она заперлась, как Эмеренц, и забаррикадировала чемоданами дверь. Приехали пожарные и скорая помощь: она была как будто в обмороке. И никого не было, чтобы позаботиться о ней, – одна я.

В больнице ее старались утешить соседки по палате, обращаясь к ней на чистейшем палермитанском диалекте. Ей удалось вспомнить и дать мне номер одного ее родственника, который очень обрадовался прокатиться на самолете, оплаченном кем-то другим, и прилететь к нам. Я помню его усы и поллитровки пива. Тем временем появился диагноз: транзиторная ишемия, спутанность сознания, вызванная усталостью и возрастом.

«– Эмеренц, – снова начала я, – а если бы случилось наоборот, вы бы допустили, чтобы я умерла?

– Конечно, – сухо ответила она».

Магда Сабо после той встречи в Палермо прожила еще два года, до 19 ноября 2007 года. Я продолжала справляться о ней у племянника с усами. А по ее книге тем временем был снят фильм с Хелен Миррен в роли Эмеренц.

Читаю в Сети комментарии, утверждающие, что «Дверь» не автобиографический роман. Это правда, это нечто большее, это роман-искупление. Как прекрасен момент, когда Магда идет в больницу навестить Эмеренц и обманывает ее, говоря ей все те вещи, что ей хотелось бы слышать: что коты все дома, что в дом никто не заходил, что дверь повесил на место ее муж, что никто ничего не знает и никто не видел никаких экскрементов, тараканов, протухшей еды. Но это ни к чему не приводит, Эмеренц даже не поворачивается, чтобы взглянуть на нее. Магда в отчаянии уже готова уйти, и в то время, как она поднимается и идет к выходу, она слышит едва различимый шепот: «Магдушка, дорогая моя маленькая Магда»[76]. В этот момент я плакала так же, как и когда держала ее за руку в больнице.

* * *

Сегодняшние заказы: «Вечерний свет» Эдны О’Брайен, «Алиса в Стране чудес» с иллюстрациями Ребекки Дотремер, «Алиса в Стране чудес» с иллюстрациями Хелен Оксенбери, «Кроха» Эдварда Кэри.

9 апреля

Моя Эмеренц – это Алессандра, тут нет никаких сомнений. Она очень заботливая, и при этом диктаторша, и несет в себе явный отпечаток минувших тысячелетий. Когда она идет, ты будто слышишь века человеческой истории, которые катятся вниз, останавливаясь у порога дома. Ты слышишь леса, ветки, хрустящие под ногами. Алессандра жила сразу за Лучиньяной, на участке «У Маурильо». Ее отец, тот самый Маурильо, был пастухом, и один из двоих его детей, Роберто, тоже пастух. Сегодня ценится все экологически чистое, но в семидесятые годы, когда она была ребенком, Алессандра, наверное, чувствовала себя не такой, как все: ей приходилось стараться гораздо больше других, чтобы ее приняло общество. У меня есть ощущение, что это она сама – как сделала Эмеренц с Магдой – выбрала работать у меня. Это мне пришлось пройти собеседование, требуемое при приеме на работу. И я была принята. Как рассеянная писательница, витающая в облаках. Но в облаках очень хорошо, там много прекрасного народа, например Массимилиано, который проводит дни, наблюдая, как растет его сын Майкол.

Когда я была маленькой, то думала, что летаю, я была в этом совершенно убеждена. Поднявшись на ступеньку, я взлетала, парила над Лучиньяной, и с высоты она казалась мне очень красивой. Я всегда видела маму Донателлы, которая подметала улицу. Ей так это нравилось, что она бы делала это всю жизнь. Такая же работа, как и любая другая. Я задавалась вопросом: почему никто другой так и не догадался про возможность летать? Один пружинистый толчок – и ты взмываешь, как Венди, в небесную высь.

В детстве моей любимой книжкой была «Пеппи Длинныйчулок». Может быть, именно из нее и берет начало моя склонность ценить жизнь без мужчин: из радости, царившей в доме Пеппи, где жили еще лошадь и обезьяна. Это была толстая книжка в твердом оранжевом переплете; помимо книги, был еще фильм, который я ходила смотреть к дяде Фернандо. Если хорошенько подумать, то жизнь Пеппи не слишком отличается от того, как живет Лаура – с крылатой собакой и кроликом Персиком, тоже одна в большой квартире.

А здесь мы готовимся к целой неделе дождя и холода. Потом придет весна, поступят вакцины, откроются границы между областями и все будет почти идеально.

* * *

Сегодняшние заказы: «Женщина в белом» Уилки Коллинза, «Царство Небесное силою берется» Фланнери О’Коннор, «Происшествия на улице Ложье» Аниты Брукнер, «Любовники моей матери» Питера Шнайдера.

10 апреля

Я уже и забыла, как же хорошо сидеть наверху, на последнем этаже, ночью, когда идет дождь. Здесь обретает форму слово, которое я так люблю: убежище. Ощущение того, что я в безопасности, что мне не грозит остаться на улице, в бедности, становится здесь живой реальностью. У гнездышка, о котором писал Пасколи, есть свой адрес: переулок Сопра Ла Пенна, дом номер 7, последний этаж. Находить здесь убежище – это и счастье, и гордость, и нежность. Нет, тетя, ты не зря служила все эти годы экономкой, потому что сегодня у твоей племянницы есть убежище: красивое, теплое и надежное, почти как домик четвертого поросенка, у которого была тетя по имени Фени.

Дождь барабанит по окошечку в крыше, и снаружи доносится шум Сурриккьяны, бегущей среди лесной растительности. В памяти у меня всплывают книги, где идет дождь:

«Пока не выпал дождь» Джонатана Коу