законов, не было этого непреложного правила – «городской воздух дарит свободу». Крестьяне, переселившиеся позднее в города, оставались крепостными, и их хозяева могли в любое время вернуть их обратно в деревню. Город и село сливались воедино, в противоположность Западной Европе, где права и привилегии городов проводили четкую грань между городом и деревней. Города Западной Европы, к которым можно отнести прибалтийские Ревель и Дерпт, господствовали над сельской местностью, имели свои законы и свободы; в них родилась свобода слова в Европе.

Глава 5

XII век. Пробуждение

В XII столетии повсюду в Западной Европе, будь то во Франции, Германии, Англии, Италии или Испании, люди начинали по-новому открывать для себя мир, его беспредельность и новые угрозы. Мир пробуждал у людей желание познать его во всех его аспектах. Они стремились понять, что представляет собой человек и его духовная жизнь, что есть космос и природа. Это было время созревания интеллектуальной мысли, когда перед человеком открывались тысячи новых возможностей. Дела и мысли людей того столетия привлекали к себе внимание поэтов и мыслителей Возрождения и эпохи Просвещения XVIII в. XII в. вспахал почву, но урожай пожали последующие поколения, и это были люди совсем иного склада. В науку, в философские и мистические учения проникали идеи античности, арабских и еврейских ученых (некоторые хронисты называли Пизу XII в. «городом Востока»). Первейшей задачей, и за ее решение принялись с лихорадочным рвением, было перевести все эти многочисленные научные труды. Основными центрами этой деятельности стали Толедо, Монпелье и ряд итальянских городов, от Кремоны на севере до Неаполя и Сицилии на юге. Хотя в большинстве своем новые труды были совершенно незнакомы европейцам, о многом уже успели сказать Отцы Церкви. Но это был все же первый глоток свежего воздуха, волнующее прикосновение к чему-то дотоле неизвестному, так что многие могли расценить это как искушение. Только высокая схоластика XIII в. могла привести в систему этот чужеродный материал.

Эта готовность принять новые знания находила поддержку в средневековых школах, где господствовал дух свободы, где молодые и пытливые интеллектуалы были готовы на эмоциональном и духовном уровне к встрече со священными гигантами философии и поэзии прошлого. Молодых людей с таким уровнем подготовки можно было встретить в училищах при кафедральных соборах, особенно во Франции (Шартр, Реймс, Лан, Орлеан и Париж) и в первых университетах, в то время открытых для всех и всему новому, которые невозможно сравнивать с косными и отгородившимися от мира школами позднего Средневековья. Были также «странствующие школяры», которые были типичным явлением для XII в.; это было своего рода литературное и интеллектуальное движение. Эти ваганты были проницательными наблюдателями своего времени, авторами сатирических произведений; некоторые из них стали одаренными поэтами. В это же самое время при первых европейских дворах, которые отличались изысканными манерами, великие поэты плели золотую нить своих песен, которая, хотя и поблекла и истончилась от постоянного употребления, послужила материалом для романистов более позднего времени и для современности.

В XII столетии латынь стала средством для творческого самовыражения, языком интеллектуального мира Европы, мира, первоначально представленного исключительно клириками. И когда миряне присоединились к ним, они прошли через тот же начальный этап обучения. Латинский язык свободного от условностей XII в. был весьма далек от того сухого школярского языка XIII в., который Фома Аквинский и преподаватели богословия стали использовать в качестве инструмента, с помощью которого они пытались выразить логическую и «чисто научную» мысль, когда каждое слово должно было строго соответствовать своему значению. Постепенно упрощая и суживая значение слова, они добились его одномерности. Латынь XII в., и особенно латынь, на которой говорили теологи и философы, была живым и выразительным языком. В каждом слове легко просматривалось несколько его значений. Каждый человек находил в этом «открытом» языке такие слова, с помощью которых мог передать религиозный опыт своего детства и своего народа, и тысячелетний опыт истории. Слова были тайнописью, символами, святыми знаками, связующим звеном различных явлений; они указывали на нечто, что выходит за грань нашего мира. Ученые мужи XIII в. (и отчасти также конца XII в.) не пользовались этим языком, они заклеймили его, заявив о его «неточности», «нелогичности», «ненаучности». Однако это был тот язык, который, как никакой другой, подходил для написания научных трактатов, для выражения самых глубоких духовных переживаний присутствия Бога, для описания созданного им мира; и этот язык был присущ самым известным мыслителям XII в.

Здесь необходимо сделать несколько предварительных замечаний о произведениях народной литературы, которая развивалась одновременно с этим «открытым» латинским языком. В народной поэзии XII в. есть, несомненно, своя магия. Но очарование, присущее этой первоначальной народной поэзии Испании, Прованса, Северной Франции, Германии и Нидерландов, постепенно уходило, уступая место галантной манере изложения, столь характерной для представителей высшего общества; содержание поэтических произведений ограничивалось модным репертуаром, а их язык терял свои «провинциальные» особенности. Народный просторечный язык превратился в лишенный искренности и манерно изысканный язык элиты просвещенного общества. Так была подготовлена почва для становления куртуазной поэзии, развивавшейся на протяжении пяти веков и которая очень легко превратилась в поэзию морализирующую и самодостаточную. К XIII столетию победа этого поэтического стиля и сопутствовавшего ему целого ряда теологических, философских и поэтических идей была обеспечена.

XII в. был открытым веком. В интеллектуальной сфере он еще только-только намечал свой путь, за решение спорных вопросов брались поспешно, еще до того, как была проведена необходимая подготовительная работа, и люди инстинктивно верили в силу разума, в силу чисел – математику и геометрию, в возможность дать решительный ответ на загадки вселенной. У людей было чрезмерное доверие к ораторскому искусству, была вера в действенность слов и красиво построенных фраз.

Образованные люди консервативного склада, а их было большинство, отрицательно относились к подобным импульсивным порывам в обществе. Такого взгляда придерживались учителя школ при кафедральных соборах, члены секулярных орденов, которые были преподавателями в новых университетах, назначенные церковными властями ректоры университетов, епископы и ведущие теологи и представители монашеских орденов. Как всегда бывает, в новом XII в. появился свой тип мыслителя, и можно было ожидать, что у него вскоре появится множество как сторонников, так и соперников или даже открытых врагов, стремящихся исходя из различных мотивов представить его как «новатора». В сугубо ортодоксальных кругах главным доказательством ереси и был как раз тот факт, что люди были новаторами, провозгласившими «новую истину». То же самое обвинение было выдвинуто спустя пять столетий во времена Контрреформации. Немецкое слово Ketzer (еретик) происходит от слова «катары», то есть «чистые». В XII в. вся Юго-Западная Европа оказалась под влиянием учений катаров, вальденсов и еще