было что-то от «строго научных» богословских систем несколько более позднего времени, когда возобладало мнение, что неотъемлемой частью богословия должна стать антропология, наука о человеке.

Уже в начале XII в. появились тонко чувствующие мыслители в монашеской среде, которые не переставали размышлять о тайне человека и прославлять ее. Гуго (1096–1141), учитель в монашеской школе в аббатстве Сен-Виктор в Париже, сын графа, один из наиболее влиятельных теологов своего века, учил, что Бог создавал мир ради человека; «человечество поставлено в центр творения». То есть человек стоял между Богом и видимым миром и был причастен одновременно к Богу и к миру. Мир служил человечеству, человечество должно служить Богу. Человеку была дана великая свобода, magna libertas; его не стоит принуждать, чтобы он обратил свое сердце к Богу, который есть величайшее Добро. Служить Богу в духе свободы означало пользоваться высшими дарами ума и души, которые человечество получило от Бога: разум и понимание, с одной стороны, вера и сила любящего сердца – с другой.

Но здесь пути расходятся. Бернард Клервоский (1091–1153) боролся за примат сердца; в свое время он был наиболее сильным и страстным защитником его достоинств. Пьер Абеляр (1079–1142), величайший ум своего времени, боролся за примат разума. Из-за полной противоположности их взглядов между ними разверзлась пропасть; и спустя столетия теологи и философы только и занимались тем, что либо углубляли эту пропасть, либо наводили через нее мосты, а то и скрывали ее существование. С этого времени невозможно понять, о чем думали европейцы, если не принять во внимание эти постоянные попытки примирить или противопоставить веру и знание, доводы сердца и разума; и эти два подхода стали столь диаметрально противоположными, что истинно верующие христиане стали считать ученых настоящими атеистами.

Бернарду Клервоскому, сыну бургундского аристократа, исполнился 21 год, когда он вступил в Цистерцианский орден; три года спустя он стал аббатом монастыря Клерво, откуда он «правил» папами, королями, епископами, прелатами, дворянами и простым народом. Крестовый поход 1147 г. был его делом, как и многочисленные монастыри, что он основывал повсюду на всем пространстве от Сицилии и до Восточной Европы. Уместно спросить, что было источником этой абсолютной власти; поняв это, мы найдем ключ к религиозному мировоззрению Бернарда. Все указывает на то, что он вел духовную брань против власти сатаны в самом себе, всячески смиряя себя и призывая на помощь в борьбе с гнездившейся в его душе гордыней, гневом и злобой силы Божественной любви. Цистерцианский гуманизм Бернарда представлял собой драму его собственной личности, которая отражалась в образе человечества. Человек был сотворен по образу и подобию Божьему и имел «великую душу», anima magna. Человек добродетельный мог бы прямо, не страшась ничего, предстоять перед Господом. Но человека согнула тяжесть греха, он получил «согбенную душу», anima curva. Он восстал против Бога и отвернулся от него. Источником всякого греха было своеволие, proprium consilium. Человек полагал, что он лучше Бога знает, что ему нужно. Бернард описывал здесь свои личные соблазны и искушения. Было ли это случайным, что его страшно разгневало, когда он увидел, даже был принужден увидеть, что подобное «своеволие» проявляется в человеке, придерживающемся иных взглядов и философии?

Вера исцеляет человека, восстанавливает его душу в ее прежнем величии. Вера означала смиренную покорность, просвещение ума и запрет своеволия; только при выполнении этих условий воля снова открывалась любви. Человек стремится к обретению истинной любви только в союзе с Богом. Главная цель человека – растворение в Божественной субстанции, в постоянном переживании той любви, которую испытывает Бог Отец к Богу Сыну, окруженному сияющим нимбом, зажженным пламенем Святого Духа. «Сердце с сердцем говорит»: сердце человека взывает к сердцу Бога, а Божье сердце отвечает сердцу человека. Мистицизм Бернарда, вдохновляемый святым Августином и библейской Песнью Песней (к которой он написал комментарии, поражающие своей страстностью), породил направления в богословии большой духовной силы, влияние которых ощущалось на протяжении нескольких столетий. Многие мистики в разные эпохи – немецкие в XIV в., испанские в XVI в., французские в XVII–XVIII вв. – черпали в нем свое вдохновение. В этом отношении можно также говорить о Мартине Лютере и пиетистах, деистах и квиетистах. Понятия Бернарда, такие как «прекрасная душа» и «благородное сердце», его идею о преображении мира заимствовали из его наследия, хотя и в искаженном и секуляризованном виде, английские романтики и Руссо. Под его чары попал юный Гёте.

Бернард первым среди европейцев, кто заговорил о «любви» как наиболее интимном и личностном чувстве, рождающемся в душе человека, его внутреннем стержне. Отныне это чувство стало отличительной чертой человека Западной Европы. Эта внутренняя жизнь могла вмещать в себе полный спектр эмоций, все душевные драмы, переживания и искушения; это был многоголосый оркестр с солирующей темой. Восхождение на Небеса и сошествие во ад европейской души – путешествия в ее собственные глубины – составляют только часть труднейшей задачи, а именно умерщвления плоти. Все это стало излюбленным сюжетом в «исповедальной» поэзии и романах европейских авторов.

Однако Бернарда Клервоского не привлекала писательская стезя; подобно святому Августину, своему великому предшественнику и учителю, он слишком хорошо знал, что такое искушение из своего опыта. «Медоточивый учитель церкви», doctor mellifluous, легко мог позволить себе быть унесенным потоком собственного красноречия. Постоянно боровшийся со своими греховными влечениями, Бернард выступал против искушающей человека плотской красоты, против чувственности и роскоши, в чем бы они ни выражались и где бы они ни встречались: в церковном ли искусстве, в среде ли монашеской братии, в жизни епископов или пап. Бернард Клервоский не искал ни красоты внешней, ни власти. Но он прибегал к помощи обеих, вполне осознавая свою непоследовательность, но которую гений всегда может себе позволить, чтобы выполнить свою задачу; в данном случае – становление и обучение человека.

Бернард имел страсть к образованию. Он видел себя наставником пап и королей, братии своего ордена и других монашеских конгрегаций, особенно ордена тамплиеров, которому он выказывал особое расположение, и молодых аристократов Европы, которых он хотел привлечь в свои монастыри.

Именно в XII в. впервые вышло на сцену европейской истории новое юношество, полное сил и жажды знаний, стремившееся к познанию реальности. Поразительным было преобладание среди канцелярских служащих молодых людей, готовых работать и учиться, исследовать космос идей и духа. Эти юноши, представители поколения Sturm und Drang («Бури и натиска»), к которым позднее присоединились молодые женщины, всегда стремились больше знать, больше открывать, больше испытать, больше любить и даже больше страдать. В первый раз множество этих «молодых людей» (которые могли быть любого возраста – 12, 17 лет и старше), хотя и обращенных в