постоянно на пути разума; и разум, в свою очередь, не должен использовать интеллект как средство решения последних тайн веры, которые были недоступны для разума. Критика Бернардом воззрений Абеляра в общем и целом была направлена мимо цели. Абеляр хотел только показать, что для человека были доступны более обширные области научного исследования с помощью рационального метода, чем это готовы были признать теологи старой школы. Что касается его попытки рационального обоснования Троицы, которая вызвала особое осуждение со стороны Бернарда, то Абеляр следовал великой традиции, берущей начало с Ансельма Кентерберийского и прослеживаемой далее до смелых мыслителей Шартрской школы и до Ришара Сен-Викторского. В действительности это была одна из основных обсуждаемых тем столетия.

Абеляр был творческой натурой; он мастерски выстраивал внутреннее царство человека, для него это было прежде всего царство ума. Доступ в это внутреннее царство преграждала пассивная «материалистическая» средневековая этика и ее покаянная практика, которая рассматривала вину, грех и искупление как юридически оформленную сделку с Богом. Грешник должен был заплатить Богу определенный штраф за каждый грех, за каждый проступок против веры, так же как убийца должен был заплатить положенный штраф за убийство дворянина, клирика или несвободного крестьянина. Внутреннее «я» личности вряд ли могла затронуть такая примитивная этика. Абеляр учил, что все зависело от совести и от ее воспитания или, иначе сказать, от внутреннего обращения: намерение, но не сами дела, вот что было первично. Зажиточные монастыри, которые Абеляр критиковал также и по другим поводам, особенно болезненно воспринимали это утверждение, поскольку они получали много благодеяний от богатых грешников высокого положения, которые делали пожертвования в монастырь в искупление своих грехов. Если все зависело лишь от внутренних перемен в душе, то в чем тогда смысл «добрых дел»? Абеляр в этом вопросе разворошил осиное гнездо, и он понимал это. Потребность перейти к действиям, то есть к воспитанию, после высказанной критики становилась, вероятно, все более настоятельной.

Это предмет его знаменитой «переписки» с Элоизой, новой аббатисой Параклета. Нельзя определенно сказать, является ли эта переписка между женщиной, на которую он оказал столь большое влияние, что она изменилась внутренне, и между ним самим, ее другом, любовником и учителем, подлинной. Автором всех этих писем мог быть на самом деле сам Абеляр. Более важно содержание этих писем, магическое влияние которых ощутили на себе Петрарка и гуманисты, и которое продолжали ощущать все благочестивые люди на протяжении XV, XVI и XVII вв. и мы наряду с ними.

В этих письмах Абеляр обращался к своим современникам – монашеству и всем представителям мужского пола, которые думали только о власти, о почестях (которых они ожидали не только на земле, но и на Небесах), о воинских подвигах. Он высказал идею, что новым человеком может стать женщина. Она обладала утонченной душой и высокой духовностью, могла общаться в духе с Господом в своей душе. Абеляр подчеркивал тот факт, что женщины, которые последовали за Христом, сохранившие ему верность, стоят ближе к Нему, чем все мужчины; это было их заслугой, что Он, воскресший телесно, вошел в радость Пасхального дня. Абеляр ставил Марию Магдалину, святую покровительницу всех грешных женщин, выше всех воинствующих святых Средневековья. Так было положено начало культу Марии Магдалины, который нашел отражение в изобразительном искусстве эпохи расцвета раннего итальянского Ренессанса, произведения которого можно увидеть в музее Барджелло во Флоренции.

Такие идеи не могли не разгневать «монастырских учителей», для которых Бог был прежде всего Богочеловеком, имевшим мало общего с нечистым женским естеством. Церковное уложение о наказаниях и брачные договоры XII и даже XIII в. свидетельствуют о глубоко укорененном враждебном отношении к женщине. Абеляр призывал юношество и женщин Европы мыслить свободно и не бояться любить страстно, как и полагается новым людям.

Все эти его заявления, несомненно, обличали его как совратителя юношества. Бернард Клервоский получил разрешение епископа Парижского Стефана читать проповеди парижским студентам, возможно даже в соборе Нотр-Дам, с обличениями воззрений Абеляра. В этих проповедях Абеляр не назывался по имени, но каждый понимал, что речь идет о нем, когда критике подвергались профессора за их тщеславие и высокомерие. Правда, он обличал особо одного человека как «гидру порока», который скрывал свой подлинный лик под маской благочестия, был грязным соблазнителем чистой голубицы. Бернард только тем и занимался, что писал послания епископам, кардиналам и самому папе, пытаясь сорвать маску с Абеляра и доказать, что он есть архиеретик своего времени. Он сурово осуждал его, называя монахом, не имевшим призвания, аббатом без монастыря, который погряз в незаконных связях с женщинами. Все это было злостной клеветой, но Бернарду казалось очевидной истиной. Ведь только грешник мог учить лжи, и Абеляр был лжеучителем. Здесь следует прервать на время повествование и обратить внимание на этот наглядный пример внутренней церковной практики, чтобы понять, как фабрикуются обвинения. Нонконформист, который верит и мыслит не так, как все, сразу же обвиняется в «аморальном поведении». Он не способен «правильно», «здраво» мыслить; он глубоко развращенный человек. И он обречен быть таким, из-за того что неправильно мыслит. Порочный круг тем самым замыкался.

Бернард не нуждается в оправданиях. Более важным было бы для нас понять его. Аббат монастыря Клерво был убежден, что Абеляр разрушает весь труд его жизни – воспитание нового человека в основанных им монастырях. Предметом спора было будущее молодого поколения Европы. Бернард испытывал чувство тревоги при одной мысли о том, что молодые интеллектуалы от Парижа до Рима, даже сам папа, готовы принять как должное рациональное мышление, поддаться этому «соблазну». Его глубокое беспокойство было не лишено оснований. Когда схоластика триумфально победила в университетах, разверзлась на самом деле пропасть: на одной ее стороне была христианская этика, воспитание души; на другой – богословские исследования. Прервалась связь теологов со священниками-пастырями, и так продолжалось на протяжении столетий. Теолог размышляет о Боге и о тысяче других вещей вокруг, и по мере того, как он продолжает мыслить, дух и жизнь, Бог и человек все больше и больше отдаляются друг от друга. Бернард предчувствовал в будущем победу Абеляра, великого изменника, виновного в дехристианизации и рационализации богословия. Что он полностью проглядел, так это то, что, хотя Абеляр и был первопроходцем и представителем большого интеллектуального движения, тем не менее, не будь его, новые идеи так или иначе все равно бы овладели сердцами европейского юношества.

С того самого времени, как Бернард начал произносить в Париже свои проповеди, обличающие Абеляра, последний понял, что этот могущественный церковник намерен уничтожить его. Он также осознавал, что существовало единственное поле битвы, на котором он