сон вновь оседал на веках. Что-то выпивало его, словно воду из кувшина, медленно. Прислонившись затылком к стене, воевода поднял взор — затянутое тучами небо нависало над ним так низко, что казалось, вот-вот рухнет, раздавит. Аким поднялся на непослушные ноги, отмахнувшись от чего-то, направился к башне. Лестница казалась бесконечной, тёмный коридор сжимал плечи, голова шла кругом. Кое-как выбравшись из башенного чрева, Аким вышел к дозорным. Рагдай протянул ему руку, подвёл к бойнице.

— Батый, ты бы отдохнул.

— Да, отче, — обеспокоенно пролепетал молодой стрелок, — полежал бы ещё малость. Экая хворь тебя одолела.

— От старости отлежаться не можно, — ухмыльнулся Аким, сжав деревянное обрамление бойницы. — Слава Богам, что даровали мне столь долгую жизнь.

— Отец твой восемьдесят пять лет прожил, — заметил Рагдай, — с него пример бери.

Проведя рукой по спутанной бороде, воевода посмотрел на своего помощника, улыбнувшись, похлопал по плечу.

— Отец мой, как пятьдесят пятое лето разменял, сразу в скит ушёл, — ухмыльнулся Аким, — службу воинскую оставил. А я нет… Воины до седин редко доживают, сынки, посему нечего мне у Макоши выпрашивать.

— Ты чего такие разговоры-то заводишь? — с тревогой в голосе заговорил Рагдай. — Куды собрался, Аким Абатурович? К тебе дочь спешит, сын из Византии плывёт.

— Думается, не моими желаниями веретено Макоши вьётся, — прохрипел богатырь. Помолчав, воевода погладил лысую голову Рагдая, словно потрепал пышную шевелюру. — Ты не вздумай, лохматый, по мне горевать. Передай братьям волю мою — не оплакивать меня, траур не носить, курган не возводить.

— Отче, — встрял юноша, — о чём ты?

— Цыц! — рявкнул Аким, ударив кулаком о стену. — Всю жизнь хранил я земли наши, люд тархтарский, веру славянскую, посему в этих краях навечно застыть желаю. Под песню радостную уложите меня на кострище, играйте да пойте, покамест не прогорит огонь. Опосле соберите прах мой да развейте в лесу. Кости уложите во вместилище да камнями укройте возле реки. Как приедут чада мои, соберитесь всей дружиной да решите, кого над собой главой поставите, кто о вас заботу на себя возьмёт.

— Батый, — прохрипел Рагдай, и голос его оборвался. — Как же мы без тебя…

— Ладно вы без меня, — рассмеялся Аким. — Славных воинов в вас взрастил я, не страшно в Навь уйти теперича. Всё вы сможете, всё. Рагдай, ты славным станешь воеводой; коли братья тебя позовут — не отказывай. Дочь моя подсобит тебе, сын — словом мудрым одарит. Посему нечего грустить, каждому свой путь означен.

* * *

Музыка, смех, рассказы наперебой — пир разрастался подобно пламени, увлекая каждого дружинника в беззаботное время веселья. Костры разгоняли тени опускающегося вечера, пряная пена кваса стекала с пузатых кружек. Дружинники рассаживались по скамьям, рубили зажаренную баранью тушу, разливали по плошкам ароматную куриную похлёбку. Огибая мельницу, Баровит с Волотом услышали Радмилин голос, раздающий кому-то указания. Переглянувшись, витязи решили зайти в небольшое складское помещение.

— Ты сразу весь хлеб бери, дабы не бегать по сто раз, — негодовала лучница.

— Не унесём всё разом, — прохрипела Умила, прижав к груди два каравая.

Радмила схватила три хлеба, попыталась взять четвёртый, но румяная корка соскользнула с подушечек пальцев, ударилась о стол.

— Я ж говорила, — фыркнула подруга.

— Неужто вам помощь надобна? — ввалившись в тесное помещение, пробасил Волот.

Подпрыгнув от неожиданности, Радмила едва удержала хлеба.

— Тьфу ты, медвежара, напугал, — прошипела она.

Уложив караваи на место, Умила, в два шага приблизившись к витязям, с размаха ударила обоих кулаками в грудь.

— Где вас носило? — прохрипела она. — Я уж извелась вся, хотела идти искать.

— Да что им сделается? — закатила глаза Радмила. — Кто на них кинуться посмеет, на две громадины?

— Извелась? — удивился Баровит, потирая место удара.

— А как же? — нахмурилась Умила. — Ушли куда-то, не сказали ничего да пропали. Мы всё к пиру подготовили, вон, братья уж за столами сидят.

Улыбнувшись, Баровит сделал шаг к Умиле; лишь протянул к ней руку, как в хранилище ворвался Ратмир.

— Девки, вас токмо за смертью посылать, — возмутился он, но увидев Баровита, умолк. Помявшись, подошёл к Радмиле, ухватил со стола хлеб. — Давайте подсоблю, что ли.

— Подсоби, — улыбнулась Умила, протянув ему каравай.

Баровит развернулся, стремительно вышел прочь. Волот хотел было пойти за ним, но Радмила преградила ему путь, вручила три хлеба. Прислушавшись к доносящемуся гомону, лучница выглянула на улицу.

— Они там уже едят, что ли? — возмутилась она.

— Радмила, там две сотни мужиков голодных! — ухмыльнулся Ратмир, ухватывая очередной румяный бок. — Ты тут ещё покопайся малость да к пустым столам воротишься.

— Так чего же мы лясы точим? — ухватив дружинников под руки, воскликнула она. — Умилка, ты чего застряла?

Омуженка стояла на месте, пытаясь рассмотреть в крошечном оконце силуэт Баровита.

— Вы ступайте, — отмахнулась она, — я нагоню.

Радмила зашагала к пирующим соратникам, увлекая за собой друзей. Музыка становилась всё задорней, песни всё громче — веселье разрасталось в душах воинов. Умила вышла следом за друзьями, тенью проскользнула вдоль мельницы, прошла мимо виноградников. Найти Баровита не составило труда, он стоял на небольшом холмике, всматриваясь в пламя вечерней зари.

— Отчего ко всем не идёшь? — подойдя ближе, спросила омуженка.

— А ты? — не оборачиваясь, буркнул витязь.

— Мне без тебя скучно.

— Что же Ратмир не развеселит тебя? — не удержавшись от колкости, бросил Зорька.

Умила молча поднялась на холм; помедлив, отвернулась, прижалась спиной к спине Баровита.

— Давно хотела поговорить с тобой, — начала девушка, пытаясь совладать с нарастающим волнением, — да боязно отчего-то было. Как посмотрю в очи твои, так думы путаются… Давай вот так поговорим.

— Давай, — улыбнулся заре Баровит.

— Как я в старшую дружину* вошла, ты опекать меня взялся, — затеребив косу, сказала Умила и обиженно добавила: — То обижало меня, мол, я слабая. А теперича ты сторонишься меня. Отчего? Что я сделала не так? Оттого болит сердечко, к тебе рвётся. Да стоит тебя коснуться, так ты шарахаешься, аки огня. Скажи, чем пред тобой виновата?

От её слов заколотило душу, ноющая боль расползлась по груди. Многих сил стоило перебороть себя, открыться.

— Нет в том твоей вины… Аки огня сторонюсь? Да. Ты огонь для меня — смотрю на тебя, да мир тускнеет; хочу дотронуться, да ты жаром опаляешь. Так не было раньше… Раньше ты была сестрой, озорной девчонкой, с коей кур гонял да по заборам лазал. А теперича…

— Что теперича? — прошептала Умила.

— Теперича ты красивая млада, да мне уж не десять лет, дабы с тобой в одной постели спать, от бабая оберегая.

Умила хихикнула детским воспоминаниям, повернулась к витязю.

— Баровит, — шепнула омуженка; тепло дыхания коснулось его шеи, погнав по телу дрожь. Опасливо