запищал ещё громче.

— Он потонет от снастей твоих, — осёк Баровит, придерживая лодочку, готовую бежать по извилистому ручейку.

Обтерев руки об кусок ветоши, Ждан обернулся к друзьям, в удивлении изогнул бровь.

— Мда, — протянул он, возвращаясь к своему занятию, — аки чада малые.

— А ты, аки дед старый, — фыркнул Волот, усадив мыша на «ладью», — токмо бурчишь без конца.

— Он в ожидании свадьбы такой, — предположил Баян, тихонечко наигрывая грустную мелодию. — Может, я по возвращению домой о том песнь сложу.

Баровит отпустил «ладью», Волот с Баяном застыли в ожидании торжественного отплытия мыша-матроса, но перепуганный грызун заметался по судну и перевернул его. Досадливо покачав головой, Волот достал из воды барахтающуюся животинку, посмотрел на перебирающего куриное мясо Ждана. Подкравшись, витязь усадил мыша на плечо друга. От неожиданности Ждан подпрыгнул, стирая с щеки тонкий след мокрого хвоста. Мышонок под хохот дружинников соскочил с плеча на стол, со стола на землю и бросился прочь, подальше от обезумевших великанов.

— Совсем одичал, Бер*? — рыкнул Ждан, отряхивая рубаху.

— Да ладно тебе, друже, — развёл руками Волот, — улыбнись уже, а то кислый, аки здешние вельможи.

— Ну вас, всё никак не возмужаете, — махнул на хохочущих друзей Ждан, — не понять вам тоски по человеку родному.

Волот лукаво прищурился, проведя рукой по воздуху, указал на присутствующих:

— Все мои родные здесь. Все со мной, всегда.

Навалившись на плечи Волота, Ждан мечтательно улыбнулся.

— Эх, друже, не познал ты ещё того дивного чувства, что люди любовью зовут. Не сразила сердца твого млада, не смешала думы, не поселилась в душе.

— Да ладно, — ухмыльнулся Бер. — Неведомо тебе, какие толпы по душе моей топчутся.

— Эх, правда, — оживился Баян, усаживаясь на пень. — Здесь девок красных мало, а вот стоит по родной земле пройти, так взор разбегается — одна другой краше. Все милы, нежны, веселы. Как себе жену выбрать?

— Одну, — подняв палец вверх, заметил Волот.

— Да-да, Бер, одну, — затараторил Баян, проведя по струнам. — Была б моя воля, я бы десяток, два десятка себе взял.

— Да помер бы, — ухмыльнулся Баровит, — от натуги али от груза их желаний.

Под смех друзей Баян запел:

Ой вы, млады-младушки, девицы-красавицы,

Что ж мне делать молодцу,

Как со всеми справиться?

Рвёте душу маетну на кусочки малые —

Кого ж мне выбрать жёнушкой, невестушки прекрасные?

Вот хожу по светушку, в лики ваши глядая.

Что ж мне делать, Лелюшка?

Помру так неженатым я.

— Нет, братцы, — опустившись на бревно, сказал Ждан, — когда сердце дрогнет, когда весь мир померкнет, когда душа затрепещет от одного лишь её взора, вот тогда вы поймёте, что та дева самая-самая.

Волот с Баяном и правда не понимали терзаний друга, а вот Баровита эти слова тронули за живое, словно кольнули в незаживающую рану. Закрыв глаза, он вспомнил встревоженный взгляд, прикосновение тёплых рук к кровящей щеке. Вмиг сердце учащённо забилось, жар растёкся по груди. Баровит оглянулся в поисках Умилы, а найдя её, застыл, словно каменный, — она улыбалась Ратмиру, а тот обнимал её за талию, увлекая за собой. Гнев вытеснил все чувства, ударил в голову. Ухватившись за древко топора, Баровит прохрипел:

— Довольно лясы точить, делом пора заняться.

— Да мы токмо тем заняты, что дела делаем, — насупился Волот, — без отдыха, без продыху.

— Выбрали старшего на главу себе, — кивнул Ждан.

Баян сильнее ударил по струнам, заиграл громче.

— Разлюбезный наш старший брат, — улыбнулся он, — скажи, коя песнь тебе милее? Токмо для тебя играть стану…

* * *

Старательно подрезая оперение стрел, Радмила бегло посмотрела на хохочущих дружинников — Волот опустил что-то на плечо Ждана, отчего тот закрутился волчком.

— Боровы такие, а всё играются, аки малые.

— То мужики, — со знанием дела пробурчала Умила, проведя камнем по лезвию сабли, — они завсегда в душе чадами остаются. У них всё в рост, рамена да бороду уходит.

— Ага, — кивнула лучница, убирая стрелы в тул.

Осторожно проведя ногтем по лезвию, Умила удовлетворённо улыбнулась, убрала саблю в ножны, положила камень в суму.

Крепкие руки обхватили девичьи плечи, сжали омуженок в объятиях. Пискнув от неожиданности, девушки уставились на нарушителя спокойствия — Ратмир широко улыбался им. Голубые глаза юноши блестели озорством, ветер трепал русые кудри.

— Тьфу ты, Ратмир, — буркнула Умила, — напугал.

— Болезный, — сорвалась Радмила, — у нас токмо что у обеих в руках оружие было! А кабы мы тебя с перепугу ранили?

Отстранившись, дружинник ухмыльнулся:

— Потому-то я дождался, покамест вы с заточкой управитесь. Довольно вам скучать, покамест мужики ваши мыша вооружают. Идём пирогов наедимся.

— Греческих? — поморщилась Радмила.

— Нашенских, — улыбнулся Ратмир. — Здесь недалеко от мельницы живёт пекарь, жена его — тархтарка. Посему ватрушки, пироги, расстегаи — всё, по чему душа на чужбине тоскует, — печь обучен. За серебро всего что угодно напечёт.

— Тогда поспешим, — шепнула Умила, поднимаясь с земли, — коли Волот прознает, то ничего нам не останется.

Вытянувшись во весь рост, Радмила неторопливо направилась за подругой, навалившейся на плечи Ратмира.

— Не знала, что ты такой обжора, — похлопав друга по животу, ухмыльнулась Умила. — Отчего тогда худой такой?

— Я не худой, — нахмурился дружинник, положив ладонь на её спину, — я слаженный да высокий. То ты всех по братьям своим равняешь да отцу.

— Ой-ой, — деланно заломив руки, заохала лучница, — поди, обидела ты, Умилка, дружинника катайского.

Притянув и её к себе, Ратмир улыбнулся:

— Не на что мне обижаться. А мясо нарастёт… Вот наедимся, аки следует, так нарастёт разом.

— То не мясо, — заметила Радмила, — то сало нарастёт.

* * *

День иссякал. Закат пунцом растёкся по небу, калёным железом улёгся на горизонте. Тишь воцарилась в засыпающем лесу, лишь шёпот реки нескончаемо пронизывал округу. Здесь русло Невера раздваивалось, расходилось в разных направлениях. Полозов — малый портовый городишка — устроился на каменистом береге, ожидая путников. Сваи удерживали помост, поднимая его над чёрными волнами, свет лучин скудно освещал оконца, пламя факелов дрожало в сторожевой башне. Заприметив одинокую ладью, дозорные поспешили к вратам, стрельцы опасливо вложили стрелы в луки.

Не дожидаясь, пока опустят настил, один из воинов спрыгнул с борта ладьи на помост, зашагал по мокрым доскам.

— Отворяйте ворота — свои! — раздался низкий женский голос.

Дозорный приблизился к смотровому окну, всмотрелся в лицо странницы. Чтобы ускорить подозрительного стражника, женщина протянула ему печать с совой. Пробурчав что-то, воин отворил ворота, впуская гостью.

— Коней нет, — не дожидаясь вопросов, выдал второй страж, — харчевня уж закрылась, токмо заночевать можете.

— Конь у меня свой, есть не желаю, а вот ночлег моим братьям надобен, — махнув за