«нет», была вежлива и почтительна со всеми, держалась просто, без всякой рисовки и порой казалась даже чересчур наивной. Словом, Марико оставалась такой же, какой была до замужества. Она несколько разочаровала окружающих, ведь они с глубоким изумлением, любопытством и завистью ждали ее с тех пор, как стало известно о помолвке. Марико совсем не походила на ту блестящую, неприступную и гордую красавицу невесту, какой ее представляли себе. Но это сразу внесло успокоение в умы и прежде всего успокоило невестку Сёдзо — Сакуко, которая, естественно, больше всех интересовалась Марико: теперь жена старшего брата отбросила свое предубеждение и враждебность, к которой примешивалась известная доля страха. Свадьба была отпразднована в узком семейном кругу, однако это не помешало разнестись молве о богатой обстановке и прочем приданом невесты, вплоть до пианино, присланного для нее из Токио. Говорили даже, что станционным грузчикам, перевозившим все это добро, выданы были рабочие куртки с гербами Масуи. Но в действительности Марико почти все оставила в кладовых старого дома Масуи и взяла себе в новый дом лишь самое необходимое. «Она бескорыстна»,— это было первое, что о ней тогда сказали. Впрочем, ее деверь, старший брат Сёдзо—Киити, ругая Сёдзо, не щадил и ее. Два дурака — пара, говорил он о них. Вошла к нему в дом курочка, которая золотые яйца нести может, а он как будто и знать о том не знает. Уж если берешь такую жену, воспользуйся всем, чем только можно. А этот идиот даже не заручился никакими обещаниями тестя. Зато вымогает у меня последние крохи. В общем не человек, а какое-то недоразумение!

Киити никак не мог простить Сёдзо, что при его женитьбе пришлось выделить ему средства на приобретение дома и дать некоторое количество акций. Вместе с тем он не мог скрыть своего удовлетворения тем, что его невестка, жена младшего брата, принадлежит к семье Рэйдзо Масуи. Выражал это Киити в свойственной ему манере. Несмотря на то, что даже «дядюшка с Косогора», обращаясь к Марико, называл ее ласкательно «Мариттян», Киити грубовато звал ее просто Марико. А если это было в присутствии человека, перед которым стоило порисоваться, он вдобавок к этому старался еще продемонстрировать и свое положение старшего в семье. Но Киити не питал к Марико нерасположения, не то что к Сёдзо. Ведь Марико относилась к людям мягко, ровно и никого не задевала; она была словно чистый воздух, которым вольно дышится, и поэтому даже недалекий и крайне недоверчивый Киити чувствовал себя с нею свободно. Ее присутствие не нарушало его спокойствия. Бесхитростная сердечность Марико, которая держалась со всеми одинаково и никому не оказывала предпочтения, обезоруживала Киити; даже то, что молодые супруги жили в таком близком соседстве с дядюшкой, что их дом прозвали «домиком на Косогоре», не вызывало у него ни ревности, ни раздражения. Отчасти напоказ, но все же Киити проявлял к ним известную щедрость. Виски, которым Сёдзо угощал Кидзу, подарил ему брат, получавший его в обмен на свое сакэ. Раньше никогда не бывало случая, чтобы брат вдруг сказал Сёдзо: «Возьми с собой бутылочку в Токио», а теперь он не забывал посылать свои дары на кухню в домик Сёдзо. Итак, новая родня находила Марико несколько скучной и бесцветной, зато вполне безобидной. С ней легко иметь дело — таково было быстро установившееся мнение, и с этого времени все родственники и все лица, связанные с домом Канно, перестали проявлять особый интерес к новобрачным. Но один вопрос все же еще вызывал любопытство женщин, и, встречаясь, они неизменно шушукались по этому поводу. Эта молчаливая Марико, от которой, кроме «да» и «нет», ничего не услышишь, как она разговаривает с Сёдзо? Наверно, не так, как положено жене говорить с мужем. Какие бы утонченные манеры ни были у жены, мужу она всегда кажется болтливой женщиной. Марико никто бы не назвал разговорчивой особой. Но мысленно она говорила с Сёдзо постоянно и, может быть, больше, чем любая словоохотливая женщина. Так молодая беременная женщина, уже наполовину мать, на взгляд постороннего наблюдателя, сидит как будто молча, тогда как в действительности она ведет нескончаемый беззвучный разговор с младенцем, которого носит под сердцем. Именно поэтому, оставаясь одна, Марико не скучала и не тяготилась одиночеством. Да и дел хватало...

Ведь она была очень занята с самого утра. Козочка не давала ей поспать и будила спозаранок. Мы не станем доискиваться, почему Марико охватывало такое ощущение свежести и чистоты, когда она начинала доить свою козу и из розовых сосков набухшего вымени струилось молоко. Быть может, тогда молодой хозяйке приходила мысль, что когда-нибудь и из ее собственной груди польется такая же животворная струя. Во всяком случае доила она искусно и делала это всегда сама. Особенно после того, как у неловкого Сёдзо, взявшегося ей помочь, коза опрокинула ногами уже до половины наполненный подойник. Траву для козы косил слуга дядюшки, но оказалось, что от зеленого корма вкус молока не был хорош. Поэтому, когда на плите стояла кастрюля, слишком большая для семьи из двух человек, это значило, что парились какие-то злаки для козочки. Марико не гнушалась сама менять ей соломенную подстилку, и в хлеву всегда было чисто. Три ведра, разные по величине и по назначению, были всегда вымыты до блеска и сверкали на подставке для сушки во дворе, рядом со смоковницей. Как только смоквы созрели, Марико сама собрала их, сварила варенье и вместе с парным молоком подавала его к завтраку.

Когда Марико была занята работой на заднем дворике, сна в своих брюках, спортивных ботинках и красной косынке с причудливым узором, небрежно повязанной на голове, была похожа на девчонку-сорванца и казалась еще милее, чем в комнатах. Сёдзо с нежностью смотрел на нее и думал о том, что здесь она расцвела, как цветок, здесь раскрылись черты ее своеобразной натуры, ее любовь к простоте, ее склонность к мирной сельской жизни, которая всегда была у нее, но которую в Токио не замечали ни окружающие, ни она сама. Возможно, это было у Марико в крови, быть может, работа, которой она занималась, именно потому и доставляла ей такое удовольствие, что когда-то это было занятием ее бабки-шотландки, жившей в маленьком домике на взгорье, рядом с пастбищем. «Атавизм!» — подсмеивался Сёдзо. Марико это слово не было неприятным. Кстати сказать, переселившись из Токио в провинцию, где ее внешность еще больше бросалась в глаза, она, как и раньше, казалось, вовсе этого не замечала. Не только любовь и заботы