Шрифт:
Закладка:
Келли получал большое удовольствие от описания таких моментов, но именно Флеминг по-настоящему наслаждался подробным описанием того, что сегодня получило бы название советского ведомства «культура». В марте 1923 года он посетил штаб-квартиру советского комитета помощи голодающим в Пензе, городе примерно в ста милях непосредственно к западу от Самары. Здесь у него была возможность увидеть сцену в том, что он считал представительным советским офисом, или, по крайней мере, «довольно хорошим примером. Джордж (переводчик) и я пришли однажды утром в половине десятого — шеф еще не пришел, и два машиниста как раз настраивали свои машины, готовясь перейти на пониженную передачу».
Прибыл шеф, и Флеминг принялся расспрашивать его о статистических данных. Флеминг, который позже стал экономистом с Уолл-стрит, имел в российском подразделении репутацию ненасытного потребителя статистических данных, которые он, очевидно, стремился превратить в некий грандиозный рецепт экономического восстановления Советской России. В «Нестатистических заметках» АРА он запомнился словами: «Флеминг ищет главную формулу экономической реинтеграции». В этот конкретный день в Пензе его интересовали общие данные о численности населения, количестве детей в местных домах престарелых и масштабах государственного питания, то есть о помощи голодающим. К несчастью для молодого Гарольда, этот местный чиновник, отвечающий за помощь голодающим, не разделил его энтузиазма по поводу таких данных — или, по крайней мере, у него, похоже, не было под рукой цифр, — поэтому «разговор затянулся, пока он не достал небольшую схему своего устройства для хождения по воде с помощью водных лыж, которую он показывал мне в мельчайших подробностях до прибытия двух начальников».
Шеф вызвал их к себе в кабинет с помощью «телефонограммы», которая вызвала у Флеминга самые острые ощущения во время его визита: «Наблюдать, как одна из этих телефонограмм передается по телефону, — неописуемый, но незабываемый опыт». Действительно, он не делал попыток описать это.
Все работают в пальто, мужчины в шляпах; ни у кого на столах нет ничего, кроме разбросанных бумаг и иногда счетной машинки китайского прачки; хотя это признак низшей касты; и бумаги, с которыми они ведут дела, плохо эксплуатируются. Поверх первоначального запроса, меморандума или распоряжения зачеркнуты замечания всех, через чьи руки оно прошло. Такие служебные записки в нашем московском офисе начинаются с одного листка, а заканчиваются там, где и начинались, оставляя за собой тучи служебных записок и бумаг, скрепленных скрепкой; но советские офисы экономят бумагу и записывают все свои замечания на одном листе. Ни один лист не действителен без штампа какого-либо ведомства, а используемые чернила всегда неизменного цвета дешевого бархата, который я надеюсь никогда больше не увидеть, когда покину землю России.
Он не отмечает исключительно низкое качество российской бумаги к 1922 году, что увеличило дешевизну velvet color, но, похоже, он проводит связь между степенью эксплуатации бумаги и ее острым дефицитом: «Здесь нет корзин для мусора, прежде всего потому, что никто никогда не разбирается с бумагой, как только она начинает свое существование, но также и потому, что если случайно листу бумаги удается закончить свою жизненную миссию, он идет на папиросную бумагу. Русская сигарета в Нью-Йорке и русская сигарета в России — это разные вещи».
Из всех отличительных черт советского офиса — по сути, советской жизни — пожалуй, самой отмеченной в письмах и дневниках американских работников гуманитарной помощи был запах русского табака, который часто называли махоркой. Это было излюбленным местом каждого жителя АРА, и это придает клаустрофобный оттенок многим интерьерам, которые они описывают.
Во время путешествия на поезде по Поволжью Флеминг делил купе с тремя товарищами, которые «выкурили огромное количество сигарет, отчего вся комната наполнилась густым дымом и запахом, который я никогда не забуду и который никогда не перестанет вызывать самые яркие мечты о русской жизни, — запахом махорки. Махорка — это сорняк, который русские используют для производства табака. Хотя у нее характерный запах, она не душистая».
В кратких мемуарах Блумквиста, написанных в конце миссии, вспоминается, как внутри Симбирского железнодорожного вокзала «стояла вонь «махорки» (разновидность сырого, необработанного заменителя табака)». Голдер, который единственный правильно транслитерировал это слово, сказал, что в Поволжье из махорки делали сигареты с использованием газеты.
Неуклонное исчезновение после Революции западных марок табака и сигарет и общее сокращение употребления махорки означало, что для АРА доступ к американскому табаку имел жизненно важное значение. В отчетах московского комиссариата АРА содержатся списки того, какая марка и в каком количестве была заказана каким американцем: среди наиболее востребованных марок табака были Bull Durham, Prince Albert, Tuxedo и Velvet; из сигарет самыми популярными были Fatimas, Chesterfields и Gold Flakes. В регионах нерегулярные поставки этих продуктов выделяются в документации восклицательными знаками. Они, возможно, были более желанными, чем виски и джин; по-видимому, выпивать русский самогон считалось меньшим испытанием, чем вдыхать махорку.
Келли в письме от 1 января 1922 года четко определяет свои приоритеты: «Мы все обрадовались, узнав из почты, что продовольственные запасы, табак и спиртное уже в пути. Я хотел бы прислать вам несколько отвратительных советских сигарет, до которых мы сейчас докатились. На всех сигаретах в России есть монограмма советского правительства».
Хотя время от времени появляются указания на то, что некоторые русские предпочитали советскую марку или сами сворачивали махорку, большинство местных жителей очень любили американский табак, и это означало, что припасы из аптеки можно было использовать для обслуживания работника по оказанию помощи помимо его непосредственного личного удовольствия. Как в более позднюю, постсталинскую эпоху Marlboro, так и в дни Фатимы 1921 года сигареты могли открывать двери, смазывать колеса, превращать сейчасы в американские сейчасы. Когда отношения с правительством в Царицынском округе улучшились, Корник отметил в своем дневнике недипломатичный фактор, стоящий за новым сотрудничеством: «В настоящее время я отдаю должное моему доброму American tobacco (Tuxedo & Velvet)».
В советской России табак и сигареты были неотъемлемой частью государственных учреждений, если не считать неумеренного количества курения, которое происходило внутри них. По мере ухудшения экономических условий во время Гражданской войны, падения курса рубля и замены денежных операций бартером табак стал стандартной заменой денежной заработной платы и продовольственных пайков. Часть этого табака была высококачественного, пока запасы не иссякли.
Многие нормированные сигареты в конечном итоге поступали в продажу на открытых рынках, что было терпимо даже в самые суровые дни Военного коммунизма, хотя и со спорадическими репрессиями, которые держали всех в напряжении. В 1921 году эта мелкая торговля стала легальной, и одно из изображений первых дней НЭПа, сохранившихся на фотографиях и кадрах кинохроники, — продавщица сигарет, торгующая своим товаром на рынках. В Москве Флеминг наблюдал «целый ряд таких людей, стоящих локоть
