К тому моменту русский табак — махорка или ее родственник — был практически всем, что оставалось курить советским бюрократам, и его аромат проникал в офисы АРА через различных агентов, включая правительственных уполномоченных. Мерфи и Кулидж открыто жаловались на это в своей переписке, как и многие другие члены АРА, которые также неоднократно делали это предметом циничных замечаний, указывая на то, что продукт и практика прожгли дыру в их сознании. История работы Эллингстона по переводу продуктов питания гласит, что Эйдук настолько подозрительно относился к намерениям АРА в отношении своей программы продовольственных наборов, что назначил в подразделение заместителя, некоего Попоффа. «Ему выделили письменный стол в кабинете мистера Берленда, украшенный всеми атрибутами: подсвечниками, держателями для ручек и промокашками в викторианском стиле, без которых деловой человек, похоже, не в состоянии вести дела. Самым полезным оборудованием мистера Попоффа на тот момент, несомненно, была его пепельница».

Точно неизвестно, какой именно табак курил Попофф, чтобы скоротать время, но можно поспорить, что его американским коллегам по офису не потребовалось много времени, чтобы снабдить его американскими марками — не из какой-то особой симпатии к Попоффу, а скорее для того, чтобы он не загрязнял офис вонью от табака низшего сорта. На самом деле, был третий вариант: американский руководитель мог бы объявить российский табак вне закона. Но это могло вызвать скандал, как обнаружил Харви Холден, когда ввел такой запрет в московском окружном офисе. Этот и другие грехи вызвали у него яростную атаку в номере журнала «Рабочая Москва» от 11 апреля 1922 года с саркастическим заголовком «Демократические привычки».

Автор обвинил Холдена в насмешках над своими русскими сотрудниками. Одному из них, допустившему какую-то грубую ошибку, Холден прочитал «целую лекцию о неспособности славян к труду в целом и русских в частности». Это было достаточно плохо, но затем «в один прекрасный день» этот американский хулиган заявил персоналу: «Я не выношу запаха русского табака. Любой, кто хочет курить, пусть курит только американские сигареты, отныне категорически запрещено курить российские сигареты (папиросы)? Папироса отличался своим картонным мундштуком, хотя американцы сочли неприемлемым именно качество табака. По словам автора, Холден очень хорошо знал, что ни у кого из его сотрудников не было доступа к американским сигаретам, и он их не предлагал. «Вот как «демократическая» Америка обращается со своими сотрудниками в Советской России».

Неясно, действительно ли Холден пытался обеспечить соблюдение своего запрета. Что касается его предполагаемого замечания о способностях славян, то, безусловно, почти каждый американский работник гуманитарной помощи вынашивал подобные мысли и сгоряча был бы способен высказать их. Если Холден действительно сделал приписываемое ему заявление, возможно, это был просто неудачный день в офисе. Его последнее письмо семье из России в июле 1923 года указывает на более чувствительную душу, чем можно было бы предположить, прочитав «Рабочую Москву». О своих российских сотрудниках он писал: «Они хорошие люди, и, как и у французов, женщины, склонные к идеализму и чистой жизни, намного превосходят по численности мужчин с такой же точкой зрения». По поводу пристрастия обоих полов к курению он не сделал никаких замечаний.

Между тем, в советских офисах это не было запрещено, и Флеминг, сосредоточившись на тонкостях русского этикета курения, продемонстрированных сотрудниками правительственного комитета помощи в Пензе, доводит свой трактат о советском офисном режиме до захватывающей дух кульминации:

Чтобы сделать русскую сигарету a la Russe, возьмите кусок нотной или оберточной бумаги размером примерно 11/2 дюйма на 21/2 и сверните его в узкий конус; затем удлините его, аккуратно вытянув концы; смочите маленький конец и плотно закрутите его. Затем согните его посередине и насыпьте опилки (по-русски называемые махоркой) в больший конец конуса; затем аккуратно загните выступающие кончики над опилками и подожгите. На фоне общей картины пустых столов, пустого пола, пустых стен и русских сигарет с одного конца комнаты появляется улыбающееся лицо Ленина, а с другого - вечно воинствующий Троцкий; нарисованное на стене приветствие мировому пролетариату и коммунистической партии завершает сцену, а одна из советских барышень (офисных мисс), передающая телефонограмму, добавляет элемент стойкости.

На самом деле Ленин находил мало поводов для улыбки, когда речь заходила о делах в советских кабинетах, особенно сейчас, в дни нового жесткого НЭПа, когда жизнь ограничивалась бюджетами и строгими процедурами отчетности. Пришло время отойти от утопических схем хождения по воде и твердо стоять ногами на земле.

Одной из самых больших забот Ленина в эти, последние годы его жизни была гигантская бюрократия, которой было советское правительство. Когда большевики пришли к власти, они были крошечной организацией и были вынуждены полагаться на царскую бюрократию в поддержании большого российского государства и удержании их у власти. Царская администрация имела заслуженную репутацию неэффективной; по словам сотрудника АРА в Киеве: «Бюрократизм и волокита всегда были одной из поразительных особенностей российской административной жизни».

Эта ситуация усугубилась после 1917 года, когда государство постепенно захватило власть практически над всей экономикой. Результатом стал рост бюрократии и бюрократизма, более обременительного и деспотичного, чем все, что знала Россия до революции. «Официализм всегда был проклятием России», — писал Маккензи; тем не менее, «официализм при Коммуне достиг такой точки, которой он никогда не достигал в худшие царские дни. Чиновники одного ведомства подыгрывают сотрудникам другого. Необходимо получить так много разрешений, что блокируется самый обычный и необходимый бизнес. Перегруженные работой чиновники, часто неопытные в рутинной работе, которым помогают невежественные подчиненные, создают путаницу и задержки». Красная революция задыхалась в своей собственной бюрократии.

Начало НЭПа означало, что народным комиссариатам пришлось ввести законную бухгалтерию и работать на основе наличного расчета, а это повлекло за собой сокращение их раздутого штата. По словам Маккензи, в численном выражении советский бюрократизм достиг своего апогея в октябре 1921 года, когда число людей, непосредственно нанятых центральным правительством, составило 7 481 000; к весне 1922 года оно сократилось до 4 571 000. Однако бюрократические привычки нельзя было искоренить подобным образом, и в 1923 году его коллега-репортер Халлингер все еще мог написать, что «В мире нет правительства, более глубоко погрязшего в бюрократии». Естественно, это усложняло работу по оказанию помощи голодающим. Американец из Царицына рассказывает, как любитель зеленых вернулся из внутренних районов в столицу провинции совершенно обескураженным: «Россия — самая трудная страна для раздачи вещей, которую я когда-либо видел». Другие американцы, которые были там в течение некоторого времени, просто мрачно ухмыльнулись — для них это было старьем».

«Задержек достаточно, чтобы заставить святого поклясться», — писал Гудрич, который пытался донести до Гувера представление о трудностях, стоящих на пути выполнения даже самых простых задач