Шрифт:
Закладка:
К 4 часам возвращаюсь пешком к Олегу Константиновичу. Перемена удивительная. Осунулся, в полузабытьи, иногда бредит, пульс отвратительный, до того плохо, что едва ли дотянет до отца. Сейчас же под кожу камфору, через четверть часа кофеин, подкожное вливание, дигален. Великого Князя Константина Константиновича нет. Говорят, поезд опоздал, придет в 7 часов. Продержать надо больного. Прошу приготовить для внутривенного вливания. Приезжает Мартынов – тоже говорит, что плохо. Поддерживать шампанским. К 6 приезжает Цеге. Консультируем. Мартынов против внутривенного вливания, боясь шока. Цеге и я приходим к заключению: делать нужно. Цеге делать не хочет, Мартынов не берется, приходится делать мне. Канюли в виде толстых игл. Начал делать один, руку никто не держит, вырвал иглу. Дали потоньше, ввел, руку стали держать. Кончаю делать, входят Великий Князь и его супруга. Кончаю, зашиваю, обращаюсь к Олегу Константиновичу. Он приходит в себя. Он все время говорил, что страшно рад отцу. Трогательно видеть было, как отец привез ему “Георгия”. Олег Константинович поцеловал его и положил на грудь.
Началась развязка. Картина трогательная и тяжелая. Константин Константинович, Елизавета Маврикиевна, генерал Ермолинский, посредине на постели чудный маленький герой с «Георгием» на груди, который приколол Великий Князь к рубашке. Постепенно Олег Константинович угасал. Когда он особенно метался, помогал, успокаивая, кислород. В последние 6 часов он не страдал, сепсис взял свое, появилась эйфория, так что он говорил с расстановкой: “Чувствую себя ве-ли-ко-лепно”. Оказывается, в выпущенной моче было много белка и цилиндров, т. е. общее заражение прогрессировало. До трех часов организм еще боролся, казалось, подавал надежду, что победит. К четырем микробы взяли верх, организм сдался. В 6 часов мы составляли телеграмму, Цеге и Мартынов написали: “Безнадежен”; я не подписал. Безнадежен тогда, когда начинается агония. До агонии борьба возможна. Телеграмму исправили и написали: “Положение угрожающее”. В начале 9-го пригласили священника. Началась Отходная. В 8 часов 20 минут Олег Константинович скончался. Жаль было ужасно. Я оделся, поклонился праху его, поцеловал прощальным поцелуем. Великая Княгиня поблагодарила меня “за все”. Я вышел расстроенный…».[251]
Позже, когда чуть притупилась боль, Константин Константинович записал в дневнике: «(Осташево, 6 окт.). В первые минуты, пока он был еще в сознании, как трогательно выразилась его радость свидания, которого он ждал с нетерпением. С 4-х часов его искусственно поддерживали подкожными впрыскиваниями камфары и глотками шампанского, чтобы он дожил до нашего приезда. И Господь подарил нам это утешение. С какою нежностью обвивал он руками за шею мать и меня, сколько говорил нежных слов! Но сознание заметно угасало… Я то поддерживал его голову, то гладил по волосам и по лбу… Одно из последних его слов было “Пойдем спать”. Он постепенно успокаивался, переставал метаться, становился неподвижнее; дыхание делалось все ровнее и тише. Наконец, он совсем затих и нельзя было уловить последнего вздоха. Когда наступила кончина, было 8 ч. 22 м. вечера. И не стало нашего Олега!».
Дальнейшие события известны из воспоминаний генерала Н.Н. Ермолинского: «Вечером собрался семейный совет. На нем было решено бальзамирования не производить, отпевать в местной Романовской церкви и, во исполнение воли почившего, испросить Высочайшее соизволение на похороны тела в Бозе почившего князя в его любимом Осташеве, на берегу Рузы. К 10 часам тело усопшего было омыто, одето в китель и положено в той же палате под образами. На груди белел приколотый Георгиевский крест. Начали беспрерывно поступать венки от воинских частей, учреждений и обществ, так что к ночи весь катафалк утопал в цветах и Георгиевских лентах. Августейшие родители решили ночь проводить в вагоне. После их отъезда из Общины я лег на кровать, но заснуть не мог. В голове вставали образы минувшего. Через час невмоготу было лежать. Я встал, оделся и, пройдя через большую полуосвещенную палату, вошел в комнату, где лежало тело. Светлое, детски чистое лицо князя было отлично освещено верхней лампой. Он лежал спокойный, ясный, просветленный, будто спал. Белая эмаль, к которой он прикоснулся холодеющими губами, ярко выделялась на груди. На следующий день в 2 часа состоялся вынос. Перед Литией в присутствии Августейших родителей тело усопшего было положено в гроб. Служение совершал Высокопреосвященнейший Тихон, Архиепископ Литовский и Виленский. По окончании Литии гроб был на руках перенесен в церковь. Народ сплошными массами теснился по улицам и площадям. Многие плакали.
Вечером, перед последней панихидой, гроб был запаян. 2 октября происходило отпевание. К началу богослужения в церковь прибыли Августейшие родители и братья покойного Иоанн, Гавриил, Константин и Игорь Константиновичи, а также начальствующие лица. После отпевания гроб был на лафете перевезен на вокзал. Войска стояли шпалерами, многотысячная публика расположилась на тротуарах. Около 2-х часов дня гроб был поставлен в приготовленный вагон и поезд отбыл в Москву. Отъезжая из Вильны, Константин Константинович поручил виленскому губернатору передать искреннюю, сердечную благодарность жителям Вильны, всем учреждениям и лицам, выразившим свое сочувствие его семейному горю…
На следующий день на Волоколамском вокзале собрались: королева эллинов Ольга Константиновна, Великая Княгиня Елизавета Федоровна, Великий Князь Дмитрий Константинович, княгиня Татиана Константиновна Багратион-Мухранская, князь Георгий Константинович и многочисленные депутации. Вокруг вокзала – тысячная толпа окрестных крестьян и прибывшие для отдания воинских почестей части пехоты и артиллерии. Когда поезд подошел, войска взяли “на караул”. Братья и дядя почившего вынесли на руках гроб. Под звуки “Коль славен” гроб был вынесен на площадь и поставлен на лафет. Многотысячная толпа обнажила головы. В торжественной тишине тронулся печальный кортеж, предшествуемый духовенством и хором певчих. По всему пути стояли крестьяне. За гробом следовали Августейшие родители, прибывшие на погребение особы императорской фамилии, должностные лица, депутации. Впереди погребального шествия несли на подушке пожалованный князю Олегу орден Святого Великомученика Георгия 4-й степени. По прибытии в имение печальное шествие направилось к месту последнего упокоения. Это место для могилы он сам себе избрал при жизни в поэтическом уголке, на высоком, обрывистом кургане, где растут тополя и заросшая мхом старая лиственница. С кургана, господствующего над всей округой, открывается великолепный вид на причудливые изгибы реки Рузы, на поля, уходящие в безбрежную даль, и на далеко синеющий лес. Гроб опустили в могилу… Над ней быстро образовался холм, покрытый венками, цветами и увенчанный простым деревянным крестом. Многообещавшая жизнь князя Олега кончилась».
