выглядела стройной, тоненькой девушкой, только, пожалуй, слишком худой. Но худоба ее была обманчива — сложением своим иные женщины подобны тем плодам, у которых под тонкой кожицей скрывается нежная, сочная мякоть. Под серым свитером отчетливо выступали крепкие круглые груди и чуть вздрагивали в такт ее шагам. Однако в сверлящем взгляде следовавших сзади мужчин не было и тени похотливого любопытства; в нем была бесстрастность анатомов, препарирующих труп. Люди обычно чувствуют, когда им смотрят в спину. Но солдат и его спутница, казалось, не замечали, что за ними неотступно следят, они продолжали идти как ни в чем не бывало, ни разу не оглянувшись.

Когда они отошли метров на сто от склада, перед ними неожиданно открылось глубокое ущелье. Где-то на дне его бежал поток, но, очевидно, на большой глубине, ибо шум воды до них не долетал. Кругом высились горы с отлогими склонами; осенью траву на них скашивали, и сейчас создавалось впечатление, будто они выложены высохшим дерном. Кое-где торчали каменистые уступы и росли редкие карликовые деревья. Места эти напоминали альпийские луга. У края ущелья начинался обрыв, а под ним чернела пропасть. Дорога, проложенная по склону горы, пошла на подъем и скоро разветвилась на две. Одна поднималась дальше в гору и вела к руднику, другая — узкая тропинка,— обогнув подножие горы, выходила на старую дорогу в Кусацу. По времени еще должно было быть светло, но небо было по-вечернему сумрачное, свинцово-серое, оно низко нависало над долиной. Холодный ветер, сметавший в обрыв вороха сухих веток, обжигал кожу, пронизывал насквозь.

Две пары, столь странным образом совершавшие совместное путешествие, некоторое время шли в прежнем порядке и на прежнем расстоянии. Но как только они приблизились к развилке, шедшие сзади мужчины ускорили шаг, словно дожидались этой минуты. Они обогнали переднюю пару, и человек в фетровой шляпе и поношенном пиджачке круто повернулся. Его приятель в надвинутом на глаза черном котелке остановился позади него.

— Простите, куда вы направляетесь?—вежливо, на дзёсюском 184 диалекте спросил человек в фетровой шляпе.

— В деревню Н.

Раненый остановился и, слегка покашливая, поправил воротник шинели. Он назвал одну из деревушек, разбросанных вдоль старой дороги на Кусацу.

—- Вы из этой деревни?

— Нет, из Такасаки.

— Ав деревне у вас кто — родня?

— Родители моей матери. Мы собрались их навестить, вот и идем туда с женой.

— Давно выписались из госпиталя?

— В конце прошлого месяца.

— Госпиталь в Такасаки?

- Да.

— Где были ранены?

— В Центральном Китае.

— Видно, в ногу?

— В спину, но нога не действует.

Решительная поза человека, загородившего путникам дорогу, говорила о том, что в случае нужды он готов прибегнуть к силе. Но его круглое и пухлое безбородое лицо расплывалось в улыбке. Раненый держал себя спокойно, не требуя объяснений, на каком основании его остановили. Издали их можно было принять за мирно беседующих добрых знакомых. Своим сильным низким голосом раненый без запинки отвечал на вопросы. Он перестал покашливать и уже не прикрывал воротником шинели свою шею. Теперь его кадык, похожий на застрявший в горле грецкий орех, был отчетливо виден. Человек в фетровой шляпе старался сохранять на лице улыбку, но его выдавал холодный, колючий взгляд, который то устремлялся на кадык раненого, то перебрасывался, как луч прожектора, на его табачного цвета очки.

Спутница раненого оставалась спокойной, только веснушки на ее лице побледнели и их стало как будто меньше. Нет, ее не испугало появление странного человека; скорее ей просто холодно было стоять. Поставив чемодан на жухлую траву у края обрыва, она достала носовой платок. Затем, как бы ежась от холода, глубже спрятала шею в воротник свитера и, взглянув искоса на толстяка, поднесла к глазам руку с часами. Запахло табачным дымом — это закурил стоявший сзади мужчина в черном котелке; как только его приятель начал допрос, он достал сигарету. Хотя раненый и его спутница были как бы зажаты с двух сторон, женщина вела себя так, будто этот назойливый допрос ее нисколько не волнует. Пусть задержали, наплевать! Досадно только, что день на исходе. И она рассеянно поглядывала то на свои ручные часы, то на сумрачное небо, то вперед на дорогу. Когда она снова посмотрела на часы, ей под ноги упал дымящийся окурок. Это послужило как бы сигналом для человека в фетровой шляпе: он разнял руки, которые до сих пор держал, скрестив на груди, и еще вежливее, но не менее настойчиво продолжал допрос.

— Простите, когда вы были отправлены на фронт?

— В марте тысяча девятьсот тридцать девятого.

— Не соблаговолите ли назвать свою фамилию и воинскую часть?

— Ефрейтор шестого взвода, роты Мацуно, восемнадцатого Такасакского экспедиционного пехотного полка в Центральном Китае Готаро Тамура.

— Попрошу повторить!

— Ефрейтор шестого взвода, роты Мацуно, восемнадцатого Такасакского экспедиционного пехотного полка в Центральном Китае Готаро Тамура,— все еще без раздражения, как положено по уставу, снова отчеканил солдат.

— Рота Мацуно? Шестой взвод, говорите? Странно. В этой роте и в том же взводе служил мой лучший друг Дзюнкити Савада. Тоже ефрейтор. Вы такого знаете?

— Нет.

— А вам бы не мешало знать! — На пухлом лице толстяка промелькнула насмешливая улыбка. Прищурив глаза, он снова посмотрел на кадык раненого, потом на его очки и вдруг, выставив подбородок, придвинулся к солдату вплотную. И, весь просияв в улыбке, вежливо попросил:;

— Снимите, пожалуйста, очки!

Раненый, до сих пор невозмутимо отвечавший на вопросы, на этот раз промолчал. И очки он, по-видимому, снимать не собирался.

— Прошу вас, на одну секунду.

— Нет,— резко сказал солдат.

Ответ его прозвучал как отказ от дальнейшего повиновения. Не опираясь уже столь беспомощно на костыль, раненый расправил плечи. Очки — две табачного цвета глазницы,— заостренный подбородок и впалые изжелта* бледные щеки придавали его лицу что-то жуткое — оно на* поминало череп. Но голос по-прежнему звучал спокойно.

— Ваше обращение с беспомощным инвалидом я с самого начала считал недопустимым. Все же я терпеливо отвечал на все ваши вопросы. А сейчас — хватит! Я не могу больше задерживаться. Уже темнеет, а в темноте с костылем далеко не уйдешь. Да и моя жена простужена. Давайте-ка прекратим бесполезный разговор.

— Снимите очки, тогда и прекратим,— ответил человек в фетровой шляпе.— А инвалид вы или кто другой — это мне как раз и поручено проверить.— При этом он пухлой белой рукой полез в