на воды в Кусацу, и не столько ради лечения, сколько для того, чтобы весело провести время, и их мало привлекали дикие, пустынные места, через которые проходил сейчас поезд. К тому же все больше давал себя чувствовать холод; в рощах под деревьями лежал еще довольно глубокий снег. Четверо мужчин, очень похожие на преуспевающих военных подрядчиков, то и дело прикладывались к большой фляге с вином, приговаривая;

— Что ж, заправим дизель!

Один из этой компании, одетый в добротный костюм цвета хаки, толстяк, у которого в результате «заправки» шея стала красной, как сырое мясо, чихнув, заявил;

— И ничего хорошего, доложу вам, в этом Кусацу нет.

Затем, наклонившись к сидевшей напротив молоденькой даме, он сделал ей комплимент, заметив, что повязанный вокруг шеи желтый платок очень ей идет и она просто обворожительна. Тут же он бесцеремонно спросил ее подругу, в каком отеле та намерена остановиться в Кусацу. Время от времени он отводил свои заплывшие глазки от молодых дам и косился куда-то в сторону. В другом ряду, наискосок от них, сидели раненый и сопровождавшая его женщина. Взгляд ее почти все время был устремлен на солдата, и смотрела она на него с какой-то нежной грустью. Однако чувствовалось, что это не жена и даже не сестра. С первого взгляда ее наружность вряд ли могла возбудить любопытство мужчин. Да и одета она была более чем скромно. Но подвыпивший толстяк сразу заметил высокую грудь этой молодой женщины и уставился на нее осоловевшими глазами.

Табачного цвета очки, казалось, мешали солдату как следует видеть окружающее. Предоставленный самому себе, он по-прежнему молчал и был ко всему безучастен. Он только стал чаще покашливать. Стараясь сдерживать кашель, он хватался за горло и стискивал зубы; на щеках у него тогда появлялись глубокие складки, и худое изможденное лицо неожиданно становилось злым.

— Не достать ли что-нибудь теплое? — спросила его спутница.

Она встала, собираясь бйять с полки чемодан. Солдат отрицательно покачал головой и опять закашлял. Женщина села на место. Еще до этого какая-то тревога появилась на ее лице. Она часто хмурилась, строго сдвигая брови. Видимо, что-то более серьезное, чем простуда спутника, волновало ее и покрывало бледностью ее лицо, цветом напоминавшее персик. Задумчивая и грустная, сидела она, сложив руки на коленях, и молчала. Внимательный наблюдатель заметил бы, что настроение ее переменилось гораздо  раньше, чем ее начал беспокоить усилившийся кашель раненого. Возможно, это случилось после того, как, пересаживаясь в Каруидзава, они наткнулись на жандарма. Когда они, перейдя через виадук, спускались на пустую платформу — ее еще не успели заполнить курортные пассажиры,— они заметили прогуливающегося у лестницы молодого жандарма. Могло показаться, что их поджидали. В том, что молодой жандарм задержал на них взгляд, собственно говоря, не было ничего особенного. Так поступали и другие жандармы, заглядывая в вагон во время остановок на некоторых станциях.

Молодой жандарм мог, например, вспомнить, как несколько дней назад этим же поездом сюда прибыло около тридцати раненых. Их направляли в армейский санаторий в Кусацу. «А этот, видно, уволен по чистой. С костылем —-значит, ранен в ногу. Ну что ж! Получать пенсию да жить с такой женой — это еще не беда!» Возможно, что только эти мысли и промелькнули в голове краснощекого молодого жандарма за те несколько секунд, пока он из-под козырька форменной фуражки своими круглыми озорными глазами смотрел на раненого и его спутницу. Не подойди к нему в это время какой-то назойливый немец, жандарм, может быть, подольше задержал бы свой взгляд на этой бледной, стройной женщине.

Не обращая внимания ни на нарукавную повязку, ни на висевший на боку у жандарма пистолет в кобуре, немец наступал на него своим толстым животом. По-видимому, он был из числа эвакуировавшихся из Голландской Индии и поселившихся в Каруидзава. Свистя и шепелявя, он на ломаном японском языке требовал от жандарма, чтобы тот занялся розыском пропавшего у него багажа. Жандарм доказывал, что это не входит в его обязанности и что по этому вопросу следует обратиться в уголовную полицию, но говорил он весьма вежливо, так как полагал, что с партнером по Оси надо быть любезным.

Спутница солдата прошла мимо, ни разу не взглянув в их сторону; в своих черных туфельках на низком каблуке она шла рядом с солдатом какой-то неестественной походкой, приноравливая свой шаг к ковылянию раненого.

Сидя теперь в вагоне и строго сжав побелевшие губы, она уже не тянулась к окошку, как тогда, когда проезжали горы Мёги. Возможно, что устремленный на нее наглый взгляд пьяного пассажира напомнил ей взгляд жандарма в Каруидзава, и она злилась теперь на обоих. Но прошло еще несколько минут, и хмурое лицо женщины вдруг снова озарилось улыбкой.

— Как хороши будут эти лиственницы через месяц! — задумчиво сказала она и посмотрела на раненого. Эти слова она проговорила тихо и нежно и так душевно, словно говорила с любимым братом или с близким другом. Но солдат и на этот раз промолчал.

Через некоторое время поезд въехал в долину, по которой струилась прозрачная горная река. Местность позволяла здесь возделывать близ воды крохотные клочки земли, и все чаще стали попадаться небольшие деревушки. Подъехали к маленькой станции, как две капли воды похожей на предыдущие. Здесь должны были простоять минут пятнадцать. Дорога в этом месте шла одноколейная; приходилось пропускать встречные поезда. Вскоре послышался шум приближающегося состава, и когда он, едва не задевая за деревья, вынырнул из тянувшейся вдоль реки рощи, на криптомериях вдруг замелькали желтые блики.

Показались платформы, груженные серой. На расстоянии какого-нибудь часа езды от Кусацу в горах расположено несколько серных рудников; по проложенной здесь железнодорожной ветке перевозят серу. Курортники, едущие в Кусацу, неизменно видят целые составы серы, которую до сих пор видели только на спичках.

Удивительно красивы были эти зеленовато-желтые — чуть зеленее яичного желтка — брикеты цилиндрической формы длиною в тридцать сантиметров. Когда состав остановился, из-за горки брусков, уложенных на открытой грузовой платформе, показался мужчина в гетрах и дзика-та би 181. Он ловко спрыгнул с платформы. Глаза его смотрели вниз, но в скуластом, очень смуглом лице, да и во всем его облике было что-то дерзкое и независимое. Наверно, это был один из рудокопов-корейцев, которые составляют. девяносто процентов рабочих на серных рудниках. Почему-то он не пошел к выходу со станции, а двинулся вдоль поезда, пережидавшего встречный состав.

Едва успел рудокоп заглянуть в окно вагона, в котором ехал калека-солдат, как поезд