с ним солидарен. В оценке военных дел он, как и все, проявлял крайнее легковерие и полагал, что о будущем беспокоиться нечего. По свойственным ему беспечности и тупости он вместе с Окамото выражал недовольство всякий раз, как госпожа Ато вступала в «секретный» сговор с другими дамами. Последнее время это было для нее главным источником домашних неприятностей. В сущности заботилась она об излишествах, которые привели бы< в негодование необеспеченных женщин — ведь у них кормильцы были взяты на войну, и при всем желании они не могли бы делать никаких запасов, даже если бы продукты и продавались в лавках. Узнай они о тайных махинациях высокопоставленных дам, они могли бы их буквально растерзать. Однако не стоило и пытаться втолковать это виконтессе Ато — с таким же успехом можно было убеждать телеграфный столб. Миоко беспокоило другое; она думала о том, что для покупки сахара ей опять придется пожертвовать кольцом или какой-нибудь другой своей драгоценностью, ее начинала душить злоба и ненависть и к мужу и к управителю. Она решила сегодня пожаловаться на них Хидэмити и его жене, она даже рассказала о том, как Окамото однажды опозорил ее перед друзьями, отказавшись оплатить специально доставленные ей на дом шанхайскую фланель и белое полотно,- и попросила, чтобы Хидэмити поговорил и с ее мужем и с Окамото — он мог повлиять на них скорее, чем кто-либо иной. Таэко слушала внимательно, ее маленькое белое личико с выступающими вперед зубами было так похоже на заячью мордочку, что хотелось приделать к ее голове два длинных заячьих уха. И вдруг оно приняло такое выражение, будто у нее и в самом деле есть эти уши и они вот-вот встанут торчком. Госпожа Миоко говорила обычным своим ровным голосом, ее лицо, повернутое к Хидэмити в профиль, было и обворожительным и бесстрастным. Но вот, мгновеньями ее утонченная и благородная красота вдруг приобретала какой-то особый, чувственный характер благодаря внезапной перемене в выражении глаз, загоравшихся откровенным желанием. Искушенные мужчины угадывали истину, а женщины, не постигая причины, приписывали странное обаяние госпожи Ато ее роскошным волосам,— густые, иссиня-черные, они обрамляли виски крутым изгибом, как в прическах гейш, а надо лбом лежали плотной блестящей массой без единой выбившейся прядки и не закрывали ее розовые маленькие уши. К тому же ни у одной светской дамы не было такой красивой шеи. Ее бабушка, вышедшая из среды танцовщиц, держа на коленях маленькую Миоко, бывало, по одному волоску выщипывала пушок, темневший сзади на ее шейке, предварительно натерев ее золой из жаровни. Разумеется, сначала Миоко отбивалась и плакала, но затем, получая в качестве утешения сласти, постепенно привыкла и даже засыпала при этом, не чувствуя боли. Зато теперь еще издали можно было узнать виконтессу Ато по чистым линиям шеи и затылка, на котором ее прическа заканчивалась четкой ровной линией, как в парике. Эти великолепные волосы у всякого сластолюбивого завсегдатая веселых кварталов возбуждали желание видеть её чудесную головку не с простой европейской прической, какую носила красавица, а с прической японских гейш-куртизанок. Однако не станем дальше развивать наши предположения — быть может, пятидесятилетний ловелас Хидэмити отвел наконец взгляд от профиля Миоко вовсе не потому, что хотел скрыть свое смятение от жены. Старший его брат действительно не имел связей ни с какой другой женщиной, кроме своей сожительницы Томи, а Хидэмити лишь делал вид, что он верен своей беленькой, похожей на зайчиху жене. В ответ на просьбу прелестной гостьи он развел руками и сказал:

— Поговорить с господином Ато еще куда ни шло, но убедить вашего домоправителя и для меня задача непосильная.

Он коротко засмеялся, а затем, откашлявшись, продолжал, как бы обращаясь с вопросом к жене:

— Кстати, нынешний зять господина Масуи был, кажется, помощником у домоправителя?

— Да, но потом он стал учителем, занимался с господином Тадафуми. Ведь так, госпожа Ато? Я не ошибаюсь?

— Да, он был у нас домашним учителем,— совершенно спокойно, с обычной горделивой осанкой и ровным мелодичным голосом ответила Миоко.

Круглые и какие-то растерянные, словно спросонья, глаза Таэко, похожие, как и все лицо ее, на заячьи, удивленно мигнули. После этого о зяте господина Масуи больше не заговаривали; как видно, замужество Марико здесь не одобряли, однако никто не посмеялся над Мацуко, которая после скромной свадьбы, отмеченной в узком семейном кругу, объехала всех своих знакомых и с сожалением говорила о том, что свадебное празднество по обычаю, принятому в провинции, состоялось на родине жениха. Словно за какой-то непростительный проступок, она без конца извинялась, что ей не удалось устроить свадебный пир в Toкио, а ведь она ждала от него так много удовольствий. Что поделаешь! Не смеялись над Мацуко потому, что Хидэмити, как мужчине, неудобно было поддерживать дамские сплетни, а дамы на сей раз предпочли играть в благородство.

— Ну а как господин Тадафуми? По-прежнему собирается перейти в военно-морское училище?—ловко переменил тему разговора Хидэмити и отставил чашку с остыв-шим крепким чаем.

— Сам-то он думает поступить, а вот удастся ли — это еще неизвестно. Экзамены, по-видимому, ужасно трудные!

— Ну, с такими способностями, как у Тадафуми, можно не сомневаться, что все будет благополучно. Не так ли?

— Н-да,— согласился с женой Хидэмити. После этого он спросил Миоко, пригласила ли она сейчас для сына какого-нибудь домашнего учителя.

— К сожалению, это не так просто сделать.

В мелодичном голосе Миоко прозвучали печальные нотки. По расчетам домоправителя, на оплату Сёдзо Канно, приглашенного в качестве домашнего учителя, ухлопали огромные деньги, так что каждый час занятий обошелся несусветно дорого, и теперь старик восставал против повторения таких чудовищных расходов. Этого госпожа Ато, конечно, не стала передавать, сказав, что сейчас, к счастью, к ним ходит студент юридического факультета Ясухико Ханава, который и выполняет обязанности домашнего учителя. Этот студент — двоюродный брат товарища Тадафуми, того самого, который зовет его с собой в военно-морское училище. Ну, словом, племянника контр-адмирала Фудзита, особо отличившегося в Малайских водах.

— А как зовут студента? Ясухико Ханава? Это не младший ли сын госпожи Ханава?

Таэко знала его. Госпожа Ханава, жившая уединенно после того, как она потеряла за границей мужа, бывшего посланника, была близкой подругой старшей сестры Таэко, которая тоже овдовела. Они были в очень хороших отношениях, и при поездках в Кансай сестра Таэко всегда останавливалась у госпожи Ханава.

Итак, Ясухико Ханава постигла участь, которой редко кто избегал в их кругу, где все были связаны друг с другом.