тронулся; не задумываясь, кореец на ходу прыгнул в дверь, которая наполовину уже закрылась. Последнее время рабочие-корейцы своевольничали на этой дороге. С тех пор как началась война, во всех отраслях промышленности, особенно в горнорудной, нуждались в рабочей силе, завербованной на полуострове182. Поэтому-то неуклюжая широкозадая проводница в мужских штанах ни слова не сказала вскочившему на ходу нарушителю железнодорожных правил, а молодой рудокоп, судя по выражению его лица, этого и не опасался. В вагоне было много свободных мест, но кореец почему-то не сел, а предпочел стоять у окна, прислонившись боком к оконной раме. Это был широкоплечий и, видимо, сильный парень. Его вельветовую просторную куртку запорошила желтая серная пыль. Скрестив руки на груди, он изредка посматривал на солдата и сопровождавшую его женщину, сидевших на скамейке с краю.

Когда миновали станцию Мицубара, где все окрестности были залиты полой водой, дорога резко пошла на подъем, Поезд достиг предгорья Сиранэ 183, за которым в котловине укрылся курорт Кусацу. Узкая полоска железной дороги змеилась по скату, постепенно поднимаясь вверх. Поезд продвигался медленно, с каким-то кряхтеньем, словно карабкающийся на гору человек. Горы становились выше и круче, В долине уже распустились почки, а здесь деревья стояли по-зимнему мертвые, и в окна вагона стучались их корявые голые ветки. Стало еще холоднее; в разреженном горном воздухе холод бывает особенно колючим. Грязно-серые тучи затягивали небо, не оставляя нигде просвета. Зато в ясный, погожий день здесь за каждым поворотом дороги перед путешественниками открываются все новые и такие живописные картины природы. Все дальше уходит назад Асамаяма, еще строже и величественнее становятся его очертания. Новая гряда гор тянется от Сиранэ, навстречу медленно наплывают их отвесные стены, живописные ущелья и теснины. Но, как назло, вот уже три часа, начиная от Каруидзава, все вокруг застилала пелена тумана. Терпение пассажиров, жаждавших поскорее добраться до Кусацу, истощилось. Шумливая компания подрядчиков успела опорожнить несколько фляг вина и поднести по рюмочке двум молодым дамам, сидевшим с ними по соседству. Но и они притихли: «горючее» не помогло, и «дизель-мотор» заглох. Толстяк, опьяневший раньше других, дремал, навалившись плечом на соседа. Шутки смолкли. Поезд останавливался на каких-то глухих полустанках, где не было даже станционных будок. На засохшей прошлогодней траве валялись куски серы, похожие на осколки желтого фарфора, а у самого полотна дороги лежали кучи древесного угля. Всякий раз, как поезд останавливался на таких полустанках, у пассажиров тоскливо сжималось сердце: довезет ли их когда-нибудь до Кусацу этот проклятый поезд? И когда кто-нибудь сходил, как сошли только что горец с ребенком за спиной и какой-то старичок, похожий на угольщика, все с завистью смотрели им вслед из окон вагона: счастливцы, они уже расстались с этим отвратительным поездом!

Раненый солдат и его спутница сошли на таком же маленьком заброшенном полустанке. От ближайшей горы к расположенному внизу строению под небольшим уклоном тянулось несколько металлических тросов. Это была подвеская дорога для транспортирования серы — где-то неподалеку находился рудник.

Когда поезд остановился, первым из вагона выскочил рудокоп, всю дорогу так и простоявший у окна. Солдат и женщина сначала как будто собирались ехать дальше, но вдруг поспешно поднялись и вышли из вагона. Сперва вышел солдат, за ним женщина. Раненый по-прежнему опирался на костыль, но шел теперь с такой быстротой, словно это был другой человек. С поезда сошли еще двое. В вагоне они все время сидели около компании подрядчик ков. Один из них, толстенький, низенький человек лет со-рока на вид, с круглым, как луна, лицом, был одет в поношенный пиджачок и резиновые сапоги. На голове у него красовалась сравнительно новая, хотя и недорогая светлокоричневая шляпа; на втором был сильно потертый черный котелок, а обувь такая же, как у молодого рудокопа. В ван гон они сели на станции Мицубара и до последней минуты держались врозь. Но как только солдат и его спутница направились к выходу, оба сразу, как по команде, вскочили с места.

Дзинь! Они со звоном открыли стеклянную дверь в другом конце вагона. Когда поезд отошел, на одной стороне пути оказались солдат со спутницей и рудокоп, на другой — те двое.

Маленькая будка, здешняя станция, прижалась к подножию горы, словно опасаясь, что ее может задеть поезд. Опустив руки с сигнальными флажками, у будки со скучающим видом стоял старичок — начальник станции. Из-под форменной фуражки у него торчали седые вихры. Старик был здесь и начальником станции, и единственным станционным служащим, и единственным постоянным жителем.

Солдат и женщина пересекли линию железной дороги и прошли мимо старика. Толстенький человек и его спутник шли за ними, не ускоряя, но и не замедляя шага, и, несомненно, старались сохранить определенное расстояние— об этом говорило выражение их глаз. Глаза у них были не слишком большие, но и не слишком маленькие — обычные человеческие глаза. И все же это были особенные глаза. Их словно изготовили из неживого материала и вставили в орбиты, как вставляются искусственные глаза. Чужими выглядели они на лице, и казалось, что живут они своей, обособленной жизнью. Подобно тому как существуют выработанные способы обтесывать камни или шлифовать алмазы, по-видимому, есть и установленные приемы обрабатывать для специальных целей и такие глаза. Толстячок в резиновых сапогах и мужчина в черном котелке совсем не были схожи ни фигурой, ни лицом, зато глаза у них были совершенно одинаковые; поменяйся они глазами — никто бы не заметил. Когда они смотрели в одну точку, их глаза блестели каким-то нечеловеческим ледяным блеском, и в такие минуты между ними и вовсе не было никакой разницы.

Обрывистая гора, казалось, подступала к полотну железной дороги, однако у ее подножия, параллельно железной дороге шло еще шоссе, по которому тоже перевозили серу. На площадке, вырубленной в склоне горы, был оборудован склад; по воздуху к нему тянулись тросы подвесной дороги; под навесом была свалена сера. Но кругом — ни одного рабочего, ни души. Вскоре обе пары приблизились к складу. Рудокоп, сойдя с поезда, от них отстал и куда-то скрылся. Итак, четверо прохожих двигались по двое на прежнем расстоянии, шагая по желтой слякоти — серная пыль смешивалась здесь с талым снегом. Холодный, острый взгляд тех, что шли сзади, казалось, не только мерил расстояние, но и следил за тем, как раненый солдат склоняет голову, как он сгибает туловище и под каким градусом описывает полукруг правой ногой, обутой в коричневый ботинок.

Спутница солдата шла рядом с чемоданом в руках. Она