еще меньше больной. Сам Николас тоже ощущал приближение смерти. Элеон же, хотя заставляла голову поверить в то, что эти люди — ее родители, чувствовала себя чужой в этом доме. Она абсолютно не понимала, что здесь делает. Это словно оказаться на похоронах незнакомца: тебе его жаль и жаль окружающих, но ты не можешь разделить с ними боль утраты.

— Знаешь, ты очень на нее похожа, — произнес Николас.

Он долго сидел в кресле и смотрел на дочь, так что ей даже стало не по себе.

— Внешне я имею в виду, — пояснил Николас. — И было так странно, когда ты зашла в наш дом. Словно молодая Мэри явилась, но Мэри сидела рядом со мной, и она так постарела. Я еще подумал: «Незнакомка больше похожа на мою жену, чем моя жена». Только волосы у Мэри не вьются. И взгляд у тебя не такой. Глаза другие. Совсем другие. Не знаю, откуда у тебя эти глаза.

— Может, от тебя? — робко спросила Элеон. Отец выглядел не таким убитым, когда говорил о чем-то.

— Возможно. Ты уже такая взрослая. Я помню, как держал тебя на руках, затем пропасть в десять лет, и вот ты здесь, но уже не ребенок, а взрослый человек со своими взглядами, — говорил он спокойным, слегка убаюкивающим голосом. Николас описывал дочери такие чувства, какими Элеон бы не поделилась просто так, но ему, кажется, было уже всё равно. Он продолжал жить, общаться с людьми, но глаза его потухли. — И я понимаю, что время упущено. А еще маленькая Элеон и ты кажетесь мне разными людьми. Ну и бред.

Девочка не знала, что ответить. Она привыкла к молчанию в этом доме, но никак не к чистосердечным разговорам. Сказать: «Я понимаю». Нет, это глупо. Она не может его понять. Хотя отчасти да. Николас не чувствует в ней свою дочь так же, как и она не чувствует в нем своего отца. Просто будто два случайных человека.

— Хотя даже в детстве ты была очень похожа на Мэри, — продолжил Николас. — Я помню, как думал порой, какой ты будешь во взрослом возрасте, и не мог представить себе ничего другого, кроме лица Мэри. — Взгляд Элеон стал заинтересованным. — Правда, глаза совсем другие… К тому же очень умные. — Он быстро усмехнулся, а затем снова стал грустным, Элеон тоже на мгновение переняла его улыбку. — С тобой еще совсем малюткой говоришь, и, кажется, будто ты всё понимаешь, хочешь дать совет, но еще не можешь. А еще ты была спокойной, почти не плакала, добрая, ласковая, как котенок, не то, что близнецы — они еще в животе пинались. С Ксандром очень любила играть, правда, он постоянно от тебя убегал — то в библиотеку, то со своей девочкой.

— А братья мои какими были? — Элеон чуть наклонилась вперед. Николас задумался, увел взгляд в сторону, затем снова посмотрел на дочь.

— Альт, Джоуи какими были? — сказал он. — Очень умными, самостоятельными и целеустремленными. Хорошо учились, причем оба. Всё на лету схватывали. Отличные маги, и эта невероятная тяга к морю! — Глаза его даже загорелись. — Сами построим лодку, сами научимся узлам. — Николас улыбнулся и завязал воображаемый узел. — При этом они были неуправляемыми, дети сами себе на уме. Если что в голову вобьют — уже переубедить невозможно. И с сильно развитым критическим мышлением. Ничему и никому не верим, а правила — для слабаков. Честно сказать, из-за этого я их даже побаивался. — Снова улыбка. Элеон улыбнулась вслед за ним. — К тому же они и первые дети. Я сам еще ребенком был, не особо понимал, какого это — быть отцом. Мэри себя хорошо поставила перед ними — они слушались ее.

— А Ксандр, тот, что написал дневник? — спросила Элеон. — Каким он был?

— Ксандр. — Николас тяжело вздохнул. — Нервный, ранимый, добрый, — с каждым новым словом тяжесть в голосе сменялась на нежность, — больше других детей любил нас с Мэри. Ксандр особо не ладил с близнецами, зато за мной хвостиком таскался. Мы увлекались верховой ездой. Он был немного не от мира сего. Если близнецы повсюду носились и бедокурили: то стены красками окрасят, то мои записи используют как подстилку — с Ксандром, обычно тихим и хорошим мальчиком, такое случалось редко. Но если случалось, это было действительно что-то странное и пугающее, — голос Николас перешел на шепот. — Лет в шесть он, например, говорил, что в доме у нас живет человечек, и даже показывал в пустой угол: «Он смотрит прямо на вас». Мы пугались, просили его прекратить нас разыгрывать, а он плакал. Мы его к гадалке повели — она сказала, что он видит внеземные сущности, маг сильный из него выйдет. А когда магии начал учиться, у него вообще ничего не получилось. И…

Наверху что-то упало. Николас сорвался к жене. Момент упущен. Элеон пошла за отцом. Мэри стало хуже. Служанка пыталась ее накормить, но больная впала в ярость, уронила поднос и теперь кричала и билась. Служанка пыталась удержать ее. Николас помогал. Элеон присела возле.

— Всё в порядке, мама, — произнесла она ласково и погладила женщину по голове. Мэри перевела на дочь безумные глаза, от чего у девочки мурашки по спине пробежались, но она и виду не подала. — Они не обидят тебя. Только уберут осколки, чтобы ты не поранилась.

Мэри испугалась своего безумства. Из ярой неистовости она перешла в слезы.

— Нет, я должна умереть. Пожалуйста, позвольте мне умереть! Я так больше не могу.

Они снова ее успокаивали, пока служанка убиралась. Мэри уснула, продолжая бредить. Николас и Элеон вышли в коридор. Мужчина сел возле двери, тревожно ожидая, что вскоре понадобится его помощь. Элеон встала рядом. Николас встретился с ней взглядом и будто показал им: «Ты меня понимаешь. Ты одна понимаешь».

— Ложись спать, — произнес Николас устало. — Уже поздно.

— А ты?

— Я присмотрю за ней. У Мэри слишком тревожный сон. Она захочет пить или… не важно. Я буду рядом.

Мэри снова пробудилась и позвала Николаса, чтобы он принес ей воды.

Он вернулся к супруге. Элеон зашла в свою комнату, прислонилась к стене, чтобы слышать разговоры родителей.

— Мне жаль, что я так… — сказала Мэри. — Ты помнишь? Помнишь, мы были у тех религиозных людей… и ты