Шрифт:
Закладка:
Я вышел в вестибюль, после в тамбур и посмотрел сквозь толстые пластины стеклянных дверей. Солнце преодолело зенит и теперь освещало эту сторону здания. После сумрака галереи ослепительный свет ударил в глаза огненным снопом. Я рефлекторно зажмурился и потом еще долго не мог разлепить непослушные веки. Будто после темной затхлой пещеры очутился в ликующем полдне. Впрочем, так это и было. Я опять ощутил болезненный приступ, однако на этот раз он оказался слабее, туманнее, уже на исходе. Дурнота отступала. Привалившись к стене, я блаженно глядел на тихую улицу, на спешащих куда-то жителей города, на траву, на дома, на деревья, мерно и тихо качающие ветвями. Я стоял в маленьком тамбуре, между дверьми, и, заново привыкая к палящему солнцу, впитывал его золотой, живительный свет.
Постепенно мое самочувствие сделалось прежним — бодрым, хорошим, сознание прояснилось, и я заметил то, чего не увидел раньше. Неподалеку, наискосок через тротуар и выгоревший газон, возле длинного черного «Ягуара» стоял Седовласый. Господин в элегантном костюме, владелец ангелов и святых, опирался рукой на крышу авто и смотрел куда-то в сторону, вдаль. Я больше не мог оставаться внутри музея. Торопясь скорее очутиться на воздухе, я толкнул тяжелые двери и, по-прежнему щурясь от яркого солнца, медленно пошел прочь…
На этот раз фея-горничная в гости не приходила. Даже если она и наведывалась в квартиру пока меня не было, то не оставила следов своего пребывания. Я, по крайней мере, нигде их не обнаружил. Все предметы были нетронутыми, все покоилось на своих прежних местах. И остатки ананаса на дне мусорного ведра, и брошенная на кресло ношеная рубаха… Признаться, этим обстоятельством я остался доволен.
На обед я сварил остатки пельменей, а на десерт съел сочное краснобокое яблоко. Болезненное состояние, возникшее в галерее икон, окончательно миновало, слабость и непонятная нервность ушли. Голова вновь сделалась светлой. Я решил, что недомогание случилось со мной от голода и духоты.
После обеда, послонявшись немного по залу, я лег на диван, закинул ноги на боковину и взялся за Хема. Начало романа мне очень понравилось, особенно первое предложение. Я проглотил залпом десять страниц и, постепенно увлекшись чтением, пролежал с романом до вечера. Когда же свет в окне стал слабеть, я бросил книгу на стол, и около получаса глядел в потолок, думая о доме и о родителях.
Через распахнутую дверь лоджии в комнату доносились крики детей. Врывавшийся ветерок бесшумно покачивал полоски тканевых жалюзи. Я сел, оперся спиной на отвал и посмотрел на часы. Было без двадцати пяти семь. За окном синело высокое небо чужого мне города.
Поразмыслив, я снял с себя всю одежду, зашел в ванную комнату и отвернул кран. Перебрав на полке имевшиеся флаконы, добавил в воду тонизирующую пену и забрался в треугольную чашу. Откинувшись на гладкий удобный край, я принялся размышлять над тем, как мне поступить по приезду Прокофьева. Ведь после того, как я отдам ему документы, моя миссия будет окончена.
В голове крутились два варианта: задержаться на несколько дней в Краснодаре — в этом случае мои мысли обращались к Евгении — или сразу же вернуться домой. Если я решу остаться, думал я, то хотелось бы, чтобы Вадим позволил мне еще пожить в его квартире. Я надеялся, что он окажет мне эту услугу. Также я помнил о предложении, о котором Вадим говорил во время своего первого, ночного звонка. Правда, неизвестно, заинтересует это предложение меня или нет. Может быть, вообще ничего серьезного. Какая-нибудь очередная просьба отвезти куда-нибудь что-нибудь, расслабленно рассуждал я. Ладно, посмотрим…
Выбравшись из ванны, я возвратился в гостиную, сунул в проигрыватель диск с музыкой Морриконе и с дымящейся сигаретой сел на диван.
«В этом городе я всего двое суток, — думал я, перебирая в сознании нити путаных мыслей, и одновременно разглядывая настенный папирус, — а мне кажется, что живу тут давно… Наверное, время имеет способность менять бег течения… Растягиваться, едва ползти, или, наоборот, убыстряться… Просто пока мы не можем понять всех его хитрых законов. Не удивлюсь, если однажды вдруг выяснится, что время — штука сугубо индивидуальная и напрямую зависит от сознания человека. Растягиваясь или сжимаясь для одного, для другого оно может оставаться постоянным, совсем неизменным…»
Я в задумчивости поднялся, приблизился к стене и выдул в сторону папируса тонкую струйку дыма. Дым растекся по стенке, окутав тысячелетний сюжет рваным сизым туманом. Бесстрастный Осирис вершил суд, как и много веков назад, как он делал это всегда, от рождения мира. Я смотрел на суровых древних богов, и мне вспомнился сегодняшний поход в галерею. Подвальный сумрак и заунывные плачи, преданная хозяину женщина-грач, сам владелец музея, его черный «Ягуар» и стеклянные саркофаги… Держать собственный музей — наверняка удовольствие не копеечное. Интересно, кто он, этот господин в светлом костюме? Какой-нибудь богач, новоявленный владелец заводов, газет, пароходов? Бывший партийный бонза? Банкир? Кто его знает… Я поглядел на часы, быстро собрался и, приглаживая на ходу замятые волосы, вышел из дома.
В половине девятого я сидел рядом с барной стойкой и пил из банки зеленый чай. Евгения в это время обслуживала средних лет пару, что расположилась за столом в глубине зала. Я исподволь наблюдал за ними. Он — скромно одетый, видом своим напоминающий вузовского преподавателя, она — очень красивая, изысканная и элегантная. Мужчина вел себя сдержанно, говорил мало, отрывисто. Было заметно, что он чувствует себя здесь неуверенно, как-то зажато. Он явно не привык к подобным местам. Его спутница, напротив, выглядела свободной и независимой. Ей не было дела до происходящего вокруг, до официантов и остальных посетителей. Все, что занимало сейчас женщину — это ее спутник. Она почти неотрывно смотрела на него сияющими глазами и время от времени касалась пальцами его рук. Я видел, что происходит. Вечная история — история любви.
Когда Евгения отошла от столика с парой и направилась в кухню, она заметила меня и приветливо помахала рукою. Я тоже сделал в ее сторону знак и в ту же секунду поймал себя
