из них мои глаза случайно вырвали строчку, выделенную кем-то оранжевым маркером: «Человек сам является иконой божественной, ибо сотворен по образу и подобию».

На этом я бросил читать. От необъяснимого внутреннего напряжения у меня вдруг заныли виски. Голову будто сжали металлическим обручем. Я закрыл папку, посидел минут пять, наклонившись, а после медленно поднялся с лавки. Смотрительница покосилась на меня, но сразу же отвернулась. Я расправил затекшую спину и подошел к витринам.

Лики святых смотрели на меня из бездны столетий. Теперь я явственно ощущал их взгляды, их немое присутствие. Зачем они здесь, спрашивал я себя, ведь им тут не место? В этом безрадостном, мрачном музее, так напоминающем затхлый склеп. Эта галерея — точно тесное глухое узилище с напрочь забитыми окнами, а киоты — гробы, стеклянные саркофаги. Музыка, прохлада и все остальное — театральная ширма для праздных, не замечающих ничего обывателей. Я прикрыл на секунду глаза и поднес пальцы к вискам. Виски продолжало ломить…

Приблизившись к одной из колонн, я стал рассматривать висевший на ней основательно поврежденный образ. Рядом с иконой на бетоне скотчем была прикреплена записка: «Готовится к реставрации». Я придвинулся к колонне вплотную и взялся тщательно изучать тусклое, частично облупленное изображение, по краям которого неровной меловой каймой виднелся слой левкаса. Через минуту я услышал, как дверь в зал отворилась, и невольно отметил, что внутрь кто-то вошел. Именно вошел, а не вышел, машинально подумал я, потому что смотрительница по-прежнему ступала где-то рядом с колонной. Подталкиваемый любопытством, я высунулся из-за угла на край глаза и увидел недалеко от двери хорошо одетого седовласого господина.

Вошедший оглядывал пространство музея внимательно, с пристрастием, по-хозяйски. Он был выше среднего роста, поджарый, в элегантном, ловко подогнанном светлом костюме. На вид ему было лет пятьдесят. Его цепкий, приметливый взгляд скользил по стенам музея, тщательно исследуя галерею. Господин бы наверняка заметил мое присутствие в зале, если бы в эту минуту смотрительница — вся как-то сжавшись и еще сильнее ссутулившись, — не скакнула торопливо к двери, обратив тем самым внимание седовласого на себя. Я был удивлен поведением женщины. Быстрая прыгающая побежка смотрительницы походила на неуклюжие движения грача, спешащего к кинутому кем-то куску. С любопытством следя за происходящим из-за укрытия, я смутно гадал, что все это значит? Кто такой Седовласый?

Когда хранительница музея приблизилась к мужчине, он что-то сказал ей в знак приветствия и принялся о чем-то негромко расспрашивать. Из-за музыки, которая по-прежнему разносилась по залу музея, я не понимал их разговора. Я лишь с трудом разбирал скупые обрывки доносившихся фраз и улавливал интонации. Я не мог расслышать всей речи полностью, однако сумел догадаться, что внимательный господин не является простым посетителем: Седовласый быстро и коротко задавал смотрительнице вопросы, и та с готовностью на них отвечала. Вид у женщины теперь был совсем не тот, что она имела недавно. Лицо смягчилось, даже сделалось немного напуганным, а во взгляде сквозило подобострастие. Наблюдая за Седовласым и хранительницей музея, я видел ясно — передо мной стоят хозяин и подчиненная.

Доклад смотрительницы длился недолго. Седовласый что-то сказал женщине напоследок, и она, кивнув крашеной головой, опять скакнула к служебной двери и скрылась в сумраке открывшегося коридора. Пока ее не было, господин снова обежал помещение взглядом — теперь он сделал это поверхностно, как-то вскользь. Пускай я и был скрыт от него широкой колонной, все же поостерегся — отступил на шаг за колонну. Не знаю, что мной в эти минуту руководило, но мне почему-то совсем не хотелось попадаться Седовласому на глаза.

Вскоре смотрительница возвратилась в сопровождении невысокого парня в джинсах и пестрой футболке. Седовласый принялся беседовать с ним, а женщина, сохраняя на лице угодливость и покорность, предупредительно отошла к дальней стене. Как и прежде, я не мог разобрать слов говоривших. Мне надоело за ними следить, и я опять вернулся к осмотру иконы.

Я пробыл в галерее уже около часа и отчего-то чувствовал себя изрядно измотанным. По неясной причине я начал ощущать странную внутреннюю тревогу и слабость. Беспокойство нарастало во мне все сильней с каждым мгновением. Непонятно почему я вдруг так сильно занервничал, что какое-то время не мог справиться с этим состоянием. К горлу подкатила волна удушливой дурноты. Не знаю, сколько так продолжалось. С четверть часа, а может и дольше. Иногда беспокойство стихало, затаивалось, а иногда граничило с паникой затравленного животного. Мне невыносимо хотелось на воздух, туда, где светло, и где дышится полной грудью, а пространство вокруг заполнено яркими красками и живыми звуками. Я бы выскочил из галереи немедленно, но меня останавливал Седовласый. Отчего-то мне не хотелось попадаться ему на глаза. Я в изнеможении опустился на корточки и, прислонившись к колонне спиной, принялся ждать. Тошнота и тревога продолжали мучить меня. Я крепился, как мог и молил всех святых, что были вокруг, чтобы женщина-грач не вспомнила обо мне. «Стой, где стоишь!» — заклинал я ее…

Я был на пределе, когда все развязалось. Голоса стихли, раздался стук главной двери и я догадался, что незнакомец в светлом костюме покинул музей. Я медленно поднялся на ноги и с облегченьем выдохнул. Теперь и я решил прекратить свою затянувшуюся экскурсию.

Я быстро обошел все витрины, но больше не задержался ни у одной. Кроме меня, в музее находилась только смотрительница. Она бросила в мою сторону взгляд, поняла, что я собираюсь уйти, и резво метнулась ко мне.

— Молодой человек, у нас есть книга отзывов. Не хотите в ней что-нибудь написать? — быстро спросила она, впившись глазами в мое лицо.

Я молчал, едва держась на ногах. Несколько секунд хранила молчание и женщина-грач. Потом она добавила веско, как аргумент:

— Владелец музея любит читать, что пишут нам посетители. Вы заметили, что только что сюда заходил солидный мужчина в костюме? Заметили, да?

Я безмолвно кивнул. Меня продолжала изводить тошнота.

— Видели? Так вот, это был владелец музея. Это ему принадлежат все эти иконы, — она с благоговением повела рукой округ. — Всякий раз он с большим вниманием просматривает новые записи в книге. Их чтение доставляет ему огромное удовольствие. Может, и вы что-нибудь нам напишите?

Ее уверенность в том, что я соглашусь, была начертана у нее на лице, и это порядочно меня раздражало. Мне не хотелось ничего им писать, мне хотелось блевать.

— В следующий раз. Ладно? — соврал я, и, как смог, изобразил в глазах искренность. — Я к вам на днях еще раз зайду. Хорошенько обдумаю все и тогда напишу, — сказал я, продолжая быть «честным».