Шрифт:
Закладка:
Первый раз Домна Терентьевна сказала только:
– Ну, господь с ей, пущай поспит… Нонче мучеников Прова и Тарака, их завсегда груздями поминают. Снеси ты ей, Феклуша, посля груздочков солененьких.
Но когда и на другой день Марфуша отказалась сойти к обеду, Домна Терентьевна, кряхтя и охая, взобралась сама по узенькой лесенке.
Заслышав скрип ступенек под грузными шагами, Марфуша быстро отошла от оконца, где она сидела, уронив на колени руки, легла на лавку, сунув под голову ковровый платок, и плотно закрыла глаза. Очень ей не хотелось отвечать мамыньке на ее расспросы.
Домна Терентьевна подошла к дочке, перекрестила ее, покачала головой и прошептала:
– Ишь, болезная, спит. Дело девичье. Дорофею-то Минычу невдомек. Замуж пора девоньке. Вот и засосало сердечко-то. У меня по семнадцатому году уж Митроша, покойник, родился. Ну, ништо, переедем в верх, там Козьма Миныч живо за хорошего жениха сосватает.
Сколько Марфуша ни крепилась, но тут у нее из-под длинных ресниц выползли две крупные слезы и покатились по бледным щекам.
На счастье, Домна Терентьевна уже отвернулась и пошла вниз, наказав девке Аксюшке никуда не отлучаться с верху.
Аксюшка и так все сидела в светелке и старалась, как могла, развлечь Марфушу. Предлагала ей позвать девок песни поиграть или бабку Акулину – погадать на соломе. Но Марфуша только головой качала и просила Аксюшку оставить ее в покое и итти самой во дворовую избу к девкам.
На третий день утром опрометью прибежал запыхавшийся Степка и кинулся к Марфуше:
– Марфуша! – крикнул он с порога. – Слышь ты, чего деется? У нас под городом война, правдашная. Мордвины, с луками…
Но Марфуша дальше не слушала. Как только Степка упомянул про мордвинов, она ахнула, привстала и опять упала на лавку, вся дрожа и уставившись на Степку широко раскрытыми испуганными глазами.
– Ты чего, Марфушка? – удивился Степка. – Неужто столь мордвинов боишься? Словно мамынька. С городу-то на их воевода вышел со стрельцами. С пищалей палят.
– По дороге-то, стало быть, проезду вовсе нет, – бормотала Марфуша. – Всех, поди, в полон забирают те-то.
– Чего там – в полон! Наши стрельцы всех полонянников у них заберут… Марфуша, ты не говори мамыньке, тотчас побегу в город, там со стены все видать. Погляжу, чего там стрельцы…
– Мотри, Степка, как бы в тебя стрелой не попали эти самые.
Ей не хотелось даже называть мордвинов.
– Как же! Так я и дался! – отозвался Степка и, крикнув: «Дожидай!» кубарем затарахтел с лестницы.
Весь тот день Марфуша была сама не своя. Ходила по светелке, выглядывала в мутное, переливчатое оконце. Ей все представлялось, как Мишеньку, связанного, с колодками на ногах – так иногда проводили мимо них с пристани колодников, – тащат дикие, свирепые мордвины. Вспоминались причитанья Домны Терентьевны. Тогда она не верила ей, а теперь ей чудились страшные черные когти, вцепляющиеся в любимое лицо.
Наконец она не выдержала и сошла вниз, чтоб поскорей увидеть Степку, когда он вернется.
Домна Терентьевна сидела в горнице и пробирала за что-то Феклушу. Она очень обрадовалась, увидев Марфушу.
– Проголодалась, Марфушенька? Ну, иди, доченька. Отоспалась, видать, кровинушка ты моя. Ишь личико-то разгорелось, что маков цвет. Беги живо, Феклуша, принеси пирожка с грибами да стюденю хоть с потрохов курячьих, да…
Но тут в сенях заскрипела дверь, и послышались вместе и легкие и тяжелые шаги.
Марфуша так вся и подалась к двери. Дверь отворилась, и показался Дорофей Миныч и за ним… нет, не Степка – что ж это за парень? Марфуша сразу даже не признала – не часто видала, да и очень уж ждала Степку. Но Дорофей заговорил веселым голосом, положив руку на плечо гостю.
– Ну, Домна Терентьевна, и ты, дочка, принимайте гостя. Не признала племяша, Домна Терентьевна? Ишь вырос Нефёдушка. В отца будет. Степку нашего куда перерос. И куда его, пострела, носит?
– Я сейчас в верху Степку видал, – заговорил Нефёд тонким мальчишеским голосом, иногда вдруг срывающимся густыми хрипловатыми звуками. – За народом он бежал на стены.
– Ахти, угодники святые! – запричитала Домна Терентьевна. – Куда ж это он? Экий паскудыш окаянный! Не велела ж я ему с ворот выходить. Не быть ему живу. Затопчут!
– Да полно тебе, Домна Терентьевна, – остановил ее Дорофей, – прибежит – чего ему деется. Вырос парнишка, не стать ему за материну юбку держаться. Ты б лучше гостя приняла как след. Не часто к нам захаживает.
– Ахти, царица небесная! И впрямь с головы вон. Садись, Нефёдушка, вот тут, к столу. Бежи, Феклушка, принеси грибков соленых… Аль лучше медку свежего да орехов каленых, да урюку, да пряников медовых. Да живей ты, чего глаза выпучила. Да браги сладкой не позабудь!
Нефёд кланялся и напрасно старался вставить слово в частую стрекотню тетушки.
– Спасибо, тетушка Домна, сыт я, – проговорил он наконец, – накормила меня мамынька.
– Да уж у мамыньки твоей, ведомо, полная чаша. Искусница она первая по всему Новугороду. Каким намедни, в успеньев пост, лапше́ником потчевала, а в нем щучка да судачок, да вот, не знать, не то стерляди ломотки, не то лососины, и шафраном приправлено. Марфуше я тем часом, как мы назад шли, говорила: поспрошать бы Татьяну Семеновну…
– Как бог милует братца Козьму Миныча и матушку твою, Татьяну Семеновну? – прервал бесконечную трескотню Домны Дорофей.
– Слава богу, в добром здоровье и тятенька и мамынька, – проговорил солидно Нефёд. – Тятенька до вас меня прислал, дяденька Дорофей Миныч, велел кланяться, – Нефёд встал и почтительно поклонился дяде и тетке, – и велел спросить вас, когда вы до нас переходить сбираетесь. Велел повестить вам, чтоб поспешили, не тихо под городом, сильно мордвины шалят…
Марфуша, сидевшая все время молча под окном, слабо охнула. Домна Терентьевна завздыхала и закрестилась, но Нефёд на этот раз не дал перебить себя. Немного повысив голос, так что чаще прорывались в нем хриплые звуки, он продолжал скороговоркой:
– … тятенька велел сказать, чтоб скорей как возможно переходили вы, чтобы, не дай бог, беды не нажить…
В эту минуту хлопнула дверь в сенях, застучали быстрые шаги, и в горницу ворвался встрепанный, расхрыстанный Степка.
– Тятенька! Мамынька! – закричал он с порога, не замечая гостя. – Чего я видал! Под городом, там, за стенами, страженье. Страсти какие! Мордвины эти самые скачут, косматые, с луками. А наши стрельцы-то на их! С пищалей ка-ак пальнут, а те ка-ак покатются! А которые саблями!
