роман, он засыпал, а я ругала его за то, что он не следит. В судьбе Робин тоже должны быть такие безмятежные моменты. Моменты спокойного уединения с родными.

– Робин, вам следует навестить своих близких. Вы очень много сделали для нас с папой. – Глаза защипало от слез, и я поглубже вдохнула, чтобы успокоиться. – Спасибо вам.

Мы попрощались крепким рукопожатием, затем саквояж и сумка исчезли в двери, которая теперь сообщалась с гостиной в Куинсборо. Едва створка за ним со щелчком захлопнулась, папа распахнул глаза и хихикнул.

– Ты прямо как ребенок, – сказала я, стиснув ему ладонь.

Папа подался ко мне, заговорщицки улыбаясь. Спящим он, может, и притворялся, но глаза у него и впрямь выглядели усталыми, особенно из-за темных кругов.

– Ну, что ты думаешь о юном мастере Морвине? Сильно он изменился?

Я свернулась клубком на диване, прижав колени к груди. И аж похолодела, подумав о Ксавье. О наших секретах. О нашей сделке. О том, что если мне удастся благословить папу, то друг заберет у меня всю магию. И что потом?

– Клара!

Я захлопала глазами:

– О чем мы говорили?

– О Ксавье. Он нравится тебе как учитель?

Мой палец лениво описал восьмерку на вытертой ткани дивана.

– Учитель он хороший. Очень знающий. Он помог мне разобраться с благословениями. А еще Ксавье добрый. Он не злится, когда я делаю глупости. По-моему, Ксавье вообще неспособен злиться.

Последнее не было правдой. Той ночью, когда Ксавье готовил снадобье и резко вытянул руку, чтобы я не приближалась к котлу, его глаза метали молнии. Он аж побагровел, когда с криком швырял фарфор со скалы. Злость жила у него внутри эдаким семенем, которое только начало прорастать. Чем это спровоцировано? Кто посадил его туда? Ксавье когда-нибудь расскажет мне об этом?

– Ты сегодня страшно задумчивая, – отметил папа, потянулся, чтобы коснуться моей руки, но я отстранилась. – Малышкой ты так же от меня шарахалась, – вспомнил он со вздохом. – Добрых пару лет ты особо меня не жаловала.

Я поморщилась:

– Мне в ту пору было десять. Мозгов не хватало.

– Нет, ты просто хотела друзей впечатлить. А я… слишком тебя опекал. – Папа закатил глаза, вспоминая себя. – И вот теперь я проклят чрезмерно заботливой дочерью!

– Не говори «проклят»! – рявкнула я.

Папа вытаращил голубые глаза:

– Цветочек, я не серьезно. Прости!

Вдруг он все-таки говорил серьезно? Ну хоть отчасти? Вдруг ему претила моя опека? Вдруг он думал, что я ненавижу его, как в детстве? Вдруг считал, что я злая, как моя мать?

– Клара Лукас! – нараспев позвал папа, чтобы привлечь мое внимание. – Скажи мне одно. Тебе хорошо у Ксавье?

Мой смех прозвучал точь-в-точь как у друга – тихо и монотонно.

– О да! – ответила я, и слова полились из меня совершенно бесконтрольно: – У Ксавье я смеялась и улыбалась больше, чем у любого другого учителя и наставника. Ксавье очень застенчив и всего боится. Он боится себя: опасается, что в любой момент может сморозить глупость. И краснеет чаще, чем я. – Я хихикнула и пригладила выбившиеся из косы волосы. – Ему нравится слушать про меня и про тебя. И шутки у него нелепейшие. Однажды мы десять минут придумывали каламбур про ингредиенты, и на лице у Ксавье была глупейшая улыбка…

Примерно такая же, как сейчас у папы. Его глаза были как небо, голубыми и ясными.

– Ты им увлечена!

Меня словно в холодную воду окунули.

– Папа, он мой учитель! – возмутилась я.

– Изначально он был твоим другом.

Я прижалась к спинке дивана:

– Сейчас ситуация иная.

– Но он тебе нравится?

– Да, Ксавье – человек добрый. Хороший друг. Хороший партнер. – Последнее слово напомнило мне о наших детских мечтах и о тайной мрачной клятве, пометившей меня кольцом.

– Добрый. Друг. Партнер, – загибал пальцы отец. – Все черты хорошего мужа.

– Папа, пожалуйста!

– Если опасаешься лишней спешки, то не стоит: я женился на твоей матери уже через несколько месяцев после нашего знакомства.

Магия с шипением потекла от живота вверх по позвоночнику.

Она снова была здесь, в папиных словах, в папиных воспоминаниях, в моих чарах, в моей крови. Она, как растение-паразит, опутала корнями всю мою жизнь. Раскат грома сотряс наш дом. Папа вскрикнул от удивления и схватился за сердце. Я тотчас соскочила с дивана, аккуратно прикрыла отца пледом и проверила пульс.

– Сердце болит, да, пап?

Он покачал головой и сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться.

– Я просто грома испугался. – Папа потянулся ко мне и, когда я отшатнулась, нахмурил лоб.

– Отдохни немного, – проговорила я, отступая к кухне. – Пока спишь, я приготовлю булочки и чай.

– Милая, я тебя расстроил? – спросил папа.

– Нет, нет, – как можно беззаботнее запротестовала я, а когда уединилась на кухне, голос магии плотной спиралью скрутился в моей голове: «В твоих венах ее сила. Ты слишком слаба, чтобы ее контролировать. Отца тебе никогда не спасти. Останешься без матери и без него».

Я схватилась за край кухонного стола: руки дрожали, на глаза навернулись слезы. Голос магии был таким громким, таким настойчивым, таким правдивым. Но упорным трудом я научилась заглушать его, пользоваться тем, что усвоила у Ксавье и у других наставников.

«Вы сумеете исцелить отца», – сказал друг. В его голосе было столько уверенности, в его глазах – тепло и убежденность.

Ксавье не лгал. Он в меня верил.

Среди хаоса, в который ввергала меня магия, я цеплялась за этот факт что было силы.

11

«Уверенность очень важна», – сказал Ксавье. Мне следовало верить, что благословение сработает.

Следующим утром, вскоре после рассвета, я ждала в гостиной. Дрожащими пальцами листала очередную книгу о благословениях. Я прижимала ладонь к словам, точно бумага была папиным сердцем. Зажмурившись, представляла отца здоровым, жизнерадостным, веселым. Я приложу руку к его груди – и он вскочит на ноги, объявив, что готов пробежать несколько миль.

Стук в парадную дверь вернул меня к реальности. Я резко поднялась и, прежде чем открыть, поправила юбки и пригладила волосы.

За порогом стояла улыбающаяся мадам Бен Аммар.

– Здравствуй, милая!

Я сделала реверанс и впустила ее. Почему грудь затопило разочарование? Я, конечно, обрадовалась наставнице. А вот скучать по Ксавье мне совершенно не следовало. Ради всего святого, я же целую неделю у него прожила!

Мадам Бен Аммар поставила на пол свой саквояж для снадобий, затем расстегнула длинный тонкий плащ цвета ночи.

– Я знаю, что ты отправила Робин домой в Куинсборо, – проговорила ведьма, пристраивая одежду на вешалку.

– Мы оба решили, что выходной никому не помешает, – сказала я.

– Несомненно. Бедняга работает не покладая рук. – Мадам Бен Аммар подмигнула мне. – Уверена, ты прекрасно позаботилась об отце в отсутствие Робин.

Пока я вела наставницу к креслу, магия и сомнения шептали мне ужасные вещи: «Ты ничтожество. Твой отец умрет из-за тебя».

– Папа спит у себя в комнате, – громко сообщила я, чтобы заглушить шепот чар. – Вчера вечером у него болел живот. Подозреваю, это потому, что я побаловала его выпечкой. А его сердце… Он такой бледный, и порой чувствуется: ему тяжело бодрствовать. – Я заплетала и расплетала кончик косы.

Мадам Бен Аммар коснулась меня затянутой в перчатку рукой.

– Ты смышленая ученица и заботливая целительница. Я тебя знаю только такой и уверена, что ты прекрасно ухаживаешь за отцом. – Ведьма положила руку себе на колено и изогнула темную бровь. – А где мастер Морвин? Он хочет, чтобы ученица накладывала благословение в его отсутствие? – В голосе мадам Бен Аммар звенел лед – как всегда, когда она говорила о Ксавье.

– Он наверняка в пути. Почему… почему вы ему не доверяете? – тихо спросила я ведьму.

Мадам Бен Аммар уставилась в потолок, как делают некоторые люди, когда молятся.

– Скажем так: я считаю престранным, что мне потребовалось пять лет практики, чтобы войти в Совет, а ему – только месяц. Я