— …Наташа, оденься, походи возле дома, — Ленька прислушался, — а мы тут быстренько. Извини…

А… кажется, Котов говорит…

— …Моисеич передал: начали готовить побег. Дело за нами. Через Бажанову попробуем передать наганы. План Моисеича таков: по сигналу их камера обезоруживает военный караул, снимает часового у ворот… Бежать через оранжерею: за ней у стены охраны нет. Мы же будем там ждать. Штаб наметил список. Это товарищи, которым доверена первая операция…

Ленька чуть не подпрыгнул: вот это да! Неужто готовится побег? Наконец-то. Нет, тут уж он покажет себя! Что бы то ни было, а он постарается принять участие в операции. Эх, что же это Санька не пришел? Ах, Санька, черноглазый, востроносый грачонок. Нам бы ребят таких вот пособирать и тогда можно свой отряд создать. И всем красные шарфы. Цвиллинг рассказывал, что в Париже раньше революционеры носили красные шарфы. Юные коммунары…

— …Малейшая оплошность грозит расстрелом… Казачий круг постановил мобилизовать казаков от 17 до 55 лет на борьбу с большевиками. Всерьез зашевелились…

В трубе то и дело взвывало так, что до Леньки доносились лишь обрывки разговора. Он слез с печки и тихо подошел к столу.

— Не спишь? — потрепал его по подбородку краснолицый парень. — Готов идти с нами бить контру?

— Он-то? — переспросил Левашов. — Он готов хоть сейчас. Оба вы на рожон лезть вполне подготовленные. — Левашов разгладил желтым прокуренным ногтем лежащий на столе листок, покрутил головой. — Нам не драка нужна. Оружие мы взяли по необходимости и применять должны с разумением, осторожно. Так и своих недолго…

— Э, перегибаешь, — улыбнулся парень, — перегибаешь ты, Ефимыч. Нас мордуют, а мы с разумением? Дутов — это нарыв на народном теле! Вскрывать его надо! Беспощадно и чем скорее, тем лучше.

— Не спорьте, — вмешался в разговор Котов, — ты, Гриша, любишь говорить, а тут дело делать надо: русский — он, когда работу серьезную работает, то завсегда молчит. А говорить начнет — конец делу. Так что короче давайте…

— А ты, — обратился к Леньке Левашов, — марш спать!

— Погоди, — остановил парень, которого Котов назвал Гришей, — вот же тот, кого искали! Подозрений он не вызывает… А, Костя? Ну, Константин Назарыч…

Котов глянул Леньке в глаза:

— Что же, можно. Вечером, двадцать пятого, отнесешь в тюрьму товарищам нашим передачу. Хлеб или табак, махру. Понял?

— Хлеб или махру, — повторил Ленька, — а почему «или-или», неужто того и другого не достанем враз?

— Придет время, объясним, а пока вот так.

— И спать, спать! Иначе штаб решение свое отменит!

Ленька лукаво улыбнулся: не купишь, брат! Но чтобы поддержать шутку, быстро повернулся и вмиг залетел на печку. Притворно громко захрапел. Все рассмеялись.

— Растет малец, — сказал Котов, — наперекор всему живет и жить будет. В новом коммунистическом мире жить будет. Не о крове и куске хлеба, а о художестве и науке будет рассуждать. Но им тоже трудно будет.

— Ну вот сам ты, Константин Назарович, уважаемый, — откликнулся Гриша, — договорился! Чего это им трудно будет? На готовенькое придут…

— Вот поэтому и трудно, — брови на лице Котова опустились, глаза ушли, спрятались в тени, — на готовеньком как раз и легко можно ожиреть, ослабнуть. В бурю, против ветра закалка дается сама собою. А там… Да ладно. Все уж кончили вроде?

— Вроде все. Выходить по одному, — встал Левашов. Огонек в лампе заметался. Тени пошли гулять по стенам. Расписывать их в узоры.

XXI

За квартал от тюрьмы Ленька неожиданно столкнулся с Евой. Он хотел было пройти мимо. Гордо и независимо. Но не удержался и, подняв руку с узелком, сказал:

— А я передачу вот несу.

— Хочешь отгадаю, что у тебя в узелке, а?

— Смотри, какая отгадчица, — Ленька помахал узелком, — не выйдет сегодня, не пройдет номерок.

— У тебя там, — Ева понизила голос, помедлила и закончила, — там лежит хлеб.

— Может и так… А откуда ты узнала?

— Ты что же, считаешь, что я просто так здесь стою? Считаешь, что я ничего не знаю?

— Ничего я не считаю, — буркнул он недовольно, — что надо, то и несу.

Его неприятно поразило, что Ева, видимо, опять знает больше него. Ясно: передача имеет какой-то тайный смысл. Только ему никто не сказал какой. А Ева знает…

— Ну, надулся, как индюк, — начала она и перевела разговор, — а я ведь нарочно тут стояла, тебя ждала. Тебе что — неприятно меня видеть?

— Нет, наоборот, — вырвалось у Леньки. Он смутился. Покраснел.

— А тебе идет, когда ты краснеешь, — серьезно отметила Ева, — даже веснушки тебе идут. Честно!

— Скажешь тоже, — грубовато бросил Ленька и носком сапога стал сосредоточенно обивать ноздреватый лед у дерева. — Скоро весна, деревья распустятся, тогда мы с тобой на рыбалку сходим. Ладно?

— Ладно, — серьезно ответила Ева, и передернула плечиками, — только не скоро весна. Декабрь…

— Ну, декабрь уж, подумаешь, — возразил Ленька, — декабрь кончается, там январь пролетит и солнце пойдет на лето.

— Скорей бы лето наступило, — вздохнула Ева, — холода все да холода. Я кстати тут уж час целый, наверное, стою.

— Замерзла?

— Угу, — созналась Ева, — очень.

Леньке стало ее жаль: ведь, верно, холод собачий. А каково ей час битый ждать на улице. Пальто вон какое тонкое. Форс один.

— Я побежал, — строго сказал он, — а ты иди. Не жди меня…

— Нет, я дождусь, пойдем после к нам…

— Хорошо, жди меня. Я мигом!

— Погоди, очень ты скорый, — Ева слегка улыбнулась, как-то по-новому, так, как улыбаются взрослые в разговоре с детьми, — у самой тюрьмы передачу отдашь девушке в пуховом платке…

— Нет… — протянул Ленька, — мне надо самому.

— Слушай же! — прикрикнула Ева и оглянулась по-сторонам, — слушай, что говорят: ее зовут Соня Бажанова. Запомнил? Спросишь ее: «вы — Соня?», И отдашь ей…

— Нет, — заупрямился. Ленька, — я не могу.

— Иначе нельзя! — сорвешь важное дело, — зашептала горячо Ева. — Дядя Андрей наказал…

— Какой дядя Андрей?

— Левашов.

— Андриан?

— Да, Андриан, — согласилась Ева, — это его друзья зовут так, а по документам он Андрей Ефимович. Ну, не это главное.

— А что же? — прищурился Ленька, — скажи.

— Ты пойдешь со мной, за тобой не должны увязаться шпики, понял? Или ты мне не веришь?

— Отчего же, — задумался Ленька, — верю… Ну, я пошел.

— Не забудь — Соня, — повторила Ева, — спросишь: Соня?

У ворот действительно стояла девушка в пуховом платке. Она бросилась к Леньке:

— Давай узелок! Что долго так? Все в порядке, а?

— Вы — Соня?

— Да, Соня я, давай же и уходи скорее! — она почти насильно выхватила узел, — ну беги, беги скорей!

Ленька все же подождал, пока