Всегда мы страшимся чего-то неведомого, а беда пришла, и словно каменеешь, особенно, когда горе захлестывает сердце и ты не можешь ничего сделать: ни поправить свершившегося, ни вернуть прошлое, сил твоих не хватает даже на крик и слезы. И ты лишь потом, через долгое-долгое время удивишься: а как ты сам выжил; как хватило сил пережить все, как могло твое сердце выдержать…

Эта ночь часто потом приходила Леньке в снах, душила и мучила его. И хотя было после многое такое, что на десятки жизней хватило бы другим, эта ночь преследовала его, как кошмар. А было всякое: его били прикладами, он мерз в безжалостной ночной степи, захлебывался в болотной рже, бежал навстречу пулевому урагану. Он строил город и завод, спал по три часа в сутки на кабинетном холодном диване, нянчил первые медные слитки в руках, как ребенка. Его любили, его проклинали, в него стреляли, он поседел раньше времени, но ничто не замутило его глаз…

Много позже, через долгих полвека, он снова прошел по знакомым улицам родного города. Степной теплый ветер шевелил алые знамена, путался в белых и мягких, как цветущий ковыль, волосах. На него оглядывались: седой, а глаза молодые. Счастливые глаза человека, про которого в народе говорят: кто повзрослел в молодости, тот не стареет никогда…

…Он очнулся от необычной тишины. В городе было тихо. Так тихо, как недавно, когда они шли с Бурчаком по улице. Будто ничего не произошло.

За спиной, в коридоре, скрипнули половицы. Ленька выхватил наган, сжал скулы! Ну! О, как было бы хорошо, если бы появился любой из этих убийц! Или лучше сам поручик Виноградов, С каким наслаждением Ленька влепил бы ему пулю в лоб. Между глаз, так, чтобы не видели его глаза больше мир этот… мир добрый и красочный, теплый и солнечный… Пока в него не приходят убийцы… Ну же, открывайте! Входите смелее!

Дверь распахнулась.

— Живой! — шагнул к Леньке Бурчак-Абрамович. Лицо его еще больше осунулось, на подбородке багровела ссадина. — Бандиты, мамелюки проклятые. Ну, хмель с них мы сбили.

Бурчак обернулся и крикнул в коридор:

— Давай, хлопцы, носилки сюда!

Ленька стоял и молча смотрел, как красногвардейцы убирали один за другим трупы с пола и уносили. Когда очередь дошла до Евы, он отстранил красногвардейцев.

— Не мешай, — толкнул Леньку один из них и поморщился, отвернулся, — зверье, у девчонки груди вырезали, зверье.

— Пусти, я сам, — Ленька осторожно взял голову Евы, тонкая белая шея бессильно надломилась.

— Уходите, мы сами, — подошел Бурчак и красногвардейцы вышли из комнаты, — погоди, Ленечка, я носилки пододвину…

Они вынесли Еву из комнаты. Прошли коридор: Спустились в ресторан. Вышли на улицу к ожидавшим подводам. На пустой подводе сидел Санька. Красный шарф вился вокруг его худенькой шеи. Ленька посмотрел на Саньку и тот понял: он слез и помог Леньке положить Еву посередине. Они решили, не сговариваясь, везти ее одну. Пусть ей будет свободно… Она так любила простор… Ленька поправил Еве руки. Они были неловкие и тяжелые. И тяжесть заливала ее матовое лицо, сковывала губы. Они уже не скажут больше: здравствуй, родненький… Они не успели сказать даже прощай…

XXXIV

Их хоронили на другой день. Всех вместе. Всех 128 погибших во время налета. Их несли на плечах через весь город. Всех положили в одну могилу. Они ушли туда, оставив живым свою боль, свою мечту и память.

Степной упругий ветер бился в ярко-красных знаменах. В этот день Ленька был зачислен в красногвардейский отряд и получил боевую винтовку. С этой винтовкой он и стоял в почетном карауле у братской могилы. Стоял целый день, не сменяясь.

И так же, не сменяясь, светило в бездонной синей эмали солнце. Ласкало первым теплом почерневшие от горя Ленькины щеки.

Висело неподвижное солнце, плавясь над застывшим городом, торопясь излить на него запоздавшее свое тепло. Воздух настаивался сочными запахами оттепели. Все вокруг дышало теплым снегом и еле уловимо пахло подсолнушком.

Примечания

1

Все даты даны по новому стилю.

2

Текст документа подлинный.

3

Он сдержал слово. В 1941 году, закончив Московский университет, Л. Цвиллинг ушел добровольцем на фронт. 23 февраля 1942 года минометчик 3-й Коммунистической дивизии Лев Цвиллинг героически погиб на озере Селигер, до конца оставшись верным делу революции.