Шрифт:
Закладка:
Ленька вцепился в рукав Бурчака, он вдруг с головокружительной ясностью представил: «вот и Бурчака убьют, убьют Коростелева, умрет Наташа, умрет Ева и умрет он сам и все будет буднично: днем светит солнце, ночью заплывает все темью… А там, в могиле, всегда темно. И что бы ты ни делал, все равно один конец…»
Ленька зябко передернул плечами. Бурчак приостановился:
— Страшно или замерз?
— Чего бояться… теперь, — наклонил голову Ленька, — я уже ничего не боюсь…
— Понятно, — грустно протянул Бурчак, — не легко тебе. А кому легко? Тому, кто в хате сховался и як мышь жиреет. А кто себя не жалеет, тому трудно. Но что трудно дается, то долго живет, хлопчик ты мой… Запомни это хорошенько. Жизнь — это штука сложная. Ее даже измерить нельзя. Нет меры.
— Как нет? — удивился Ленька, — годами считают.
— Ось гарно, — обрадовался Бурчак тому, что расшевелил Леньку, вызвал его на разговор, — годами говоришь? Не всегда. …Вот Моисеич молодым погиб, а переживет нас всех. Герои не умирают… Человек живет столько, сколько он добра сделал людям. Эх, скоро все наладится, заживем как! Эге-ге! А тебя обженим тогда, детишки будут… Ты им по вечерам рассказывать будешь, как дрались мы за свободу и счастье для всех…
— Шутите, — укоризненно прервал его Ленька, — эх, вы…
— Шутим? — жестко бросил Бурчак, — а як же? Пусть враги мечутся и стонут. Но скажу тебе: человек тогда силен, когда верит. В хорошее верит. Без надежды жить нельзя, нельзя без нее побеждать…
Неожиданно из-за угла вывернулся красногвардеец. Он тяжело и надрывно дышал, устало переставляя ноги.
— Стой, что случилось, куда бежишь? — остановил его Бурчак. — Да это ты, Гриша? Что случилось?
Ленька тоже узнал парня, что часто бывал у Левашова.
— А… ах, — выдохнул Гриша и схватил Бурчака за плечо, — Михалыч, …в юнкерском… зарубили… всех!
Гриша скрипнул зубами. Мотнул головой. И тут Ленька заметил, как из-под шапки красногвардейца наползает на лоб что-то черное.
— Как зарубили, кто?! — вскричал Бурчак. — Ты что городишь? Там же в отряде женщины, детишки!
— Всех, — тихо сказал Гриша, — порубили всех. Дутовцы ворвались в город.
И тут раскололась ночь: взревели гудки железнодорожных мастерских. Тревога!
— Всех, кого встретишь, зови в мастерские, — приказал Бурчак, там соберемся. Понял? Беги!
Тревога! Белые банды в городе. Непрестанно ревели гудки. Туда, в мастерские, звали гудки всех, кому дорога революция и свобода. Тревога! Город в опасности.
— Я побежал в исполком! — крикнул вслед Грише Бурчак, — а ты, — обратился он к Леньке, — ты…
Ленька стоял, прислонясь к каменному крыльцу, и старался унять противную дрожь в ногах. Нет это был не страх, это было что-то другое, какое-то нервное напряжение, как перед дракой. Ленька потрогал холодные камни, и в лицо ему ткнулась веточка тополя.
— Я, Михалыч, в номера, — удивляясь спокойствию в своем голосе, твердо сказал Ленька, — надо мне туда, разреши… Красинские там…
— Добре! Действуй!
Ленька побежал.
Тревога! Гудело над городом. Тревога!
На Введенской Леньке попались двое рабочих.
— Куда? — крикнул один, — там казаки!
— В мастерских сбор, — откликнулся Ленька, — там наши!
Вдруг слева громко ухнуло. Взметнулось пламя. В ответ застрочил пулемет. Ленька пригнулся, но продолжал бежать.
Тревога! Гудки слились в рев. Тревога!!
У ресторана Леньку остановили несколько вооруженных людей. На рукавах — красные повязки.
— Нет, — преградил один из них Леньке путь штыком, — нет, ходи назад!
Ленька узнал венгерца. Того, что был у Цвиллинга. Того, с которым ходили в конюшню за Тауром.
— Ты что? Не узнал? — вставая в освещенное место, — спросил Ленька, — я был у Цвиллинга тогда. Помнишь? Коня выбирали с тобой? Ну, помнишь?
— Помнишь, помнишь, — повторил с трудом венгерец, — но туда нет хода.
— Да я только к Красинским, на минуточку, — попросил Ленька, — мне надо, очень. Ну, пусти! Я же свой! Свой!
Подошел еще один, с трубкой в зубах. Что-то сказал по-венгерски. Штык убрался. И Ленька юркнул в дверь. В зале было пусто. Чадили лампы. Стулья и столы опрокинуты. Ленька остановился, перевел дыхание. Медленно поднялся в номера. Тут было тихо, лишь кое-где хрустело под ногами битое стекло. Ленька подошел к двери и тихо стукнул. Дверь тотчас распахнулась и на пороге показался красногвардеец.
— Ну, что там? — кивнул он в сторону улицы, — жарко? Ты тут постой, ежели кого принесут, а я побежал. Мадьяры — ребята добрые, да все по-нашему не научились, эх! Ты уж посиди тут?
Ленька вошел в комнату и замер. Вся мебель была сдвинута в угол. На подоконнике стояла лампа. Она тихо светила и бросала желтые пятна на стены и стол. На пол. На нем лежали неподвижно люди. Бледные лица с заострившимися носами были спокойны. Ленька зажмурился. Затем с усилием приоткрыл глаза и вскрикнул. Как он не увидел сразу? Прямо у его ног лежали обе Красинские. Из-под накинутой, видимо наспех, скатерти видны были ноги в шелковых чулках и грудь старшей, а Ева… Ева была почти вся на виду. Глаза закрыты. Волосы прилипли к полу. Ленька подошел. Присел. Осторожно приподнял Еве голову, пригладил волосы. И увидел свои ладони. Они были красные…
Красные, как тогда… Как тогда… когда он ползал по глиняному обрыву и искал в беспамятстве цветы под ржавым снегом.
Кровь… она уже не пугала Леньку. И это было страшно — кровь не пугала…
Он взял с кровати подушку и положил Еве под голову. Затем спокойно и размеренно поправил ей сбившееся платье, зачем-то вытянул ноги, подровнял ступню к ступне. И тут Ленька почувствовал подкатывающую к горлу тошноту. Голова слегка кружилась. Тогда он подошел к окну и распахнул его. Язычок пламени в лампе заметался. Ленька обернулся. Слабые тени шевелились на лице Евы. Казалось, она хочет что-то сказать. Будто во сне…
Сколько он стоял в комнате, Ленька не помнил. Стоял как оглушенный и казалось, все вокруг остановилось, замерло. Весь мир втиснулся
