немецкой актрисе Нерейтер. По выходе в отставку Савва предался самому непробудному пьянству; не находилось между пьяницами человека, который мог бы перепить его. Мотовство и самодурство наконец значительно расшатали его баснословное богатство, он стал занимать деньги под векселя за подписью своего родственника, молодого гвардейского полковника А. И. Угримова, со своим поручительством. Векселей таких выдано было более чем на миллион рублей. Когда же пришло дело к расплате, Савва не признал своей подписи; Угримов был арестован и кончил жизнь самоубийством в тюрьме (подробности этого дела изложены в «Журнале Министерства юстиции» за 1861 г.). Неповинная смерть приятеля повлияла на самодура, и он в припадках сплина стал стрелять из пистолета по драгоценным фигурам старого саксонского и севрского фарфора, хранившимся в богатых покоях своего отца. Вскоре он, впрочем, утешился, сойдясь с наездницею из цирка Лежара, Людовикою Слопачинскою. Красавица, впрочем, недолго терпела его самодурства и променяла его на известного тоже богача-красавца Вадковского, который и дал Савве публично в цирке пощечину за какой-то неблаговидный поступок с Слопачинской; Яковлева из цирка привезли в обмороке домой, и так как он непременно желал стреляться с Вадковским, то был подвергнут домашнему аресту. Последний скандал на него подействовал весьма сильно, он предался пьянству еще больше. По рассказам, «серебряный гроб» уже не сходил с его стола; гробом он называл кубок, сделанный формой обыкновенного гроба, в который входила бутылка шампанского. Процесс же питья из гроба был следующий: в конце каждой своей попойки он хриплым голосом кричал: «Гроб!!!» В тот же момент слуги вносили ящик с шампанским, один за ними нес на подносе кубок «гроб», а другой вносил заряженный пулею пистолет. После них входил дворецкий и называл по имени одного из присутствовавших гостей. Гость вставал и подходил к хозяину; слуга подавал кубок, а хозяин поднимал над головой гостя пистолет, гость должен был выпивать вино до дна и, поцеловав хозяина, отправляться домой, если же гость не мог уже осушить «гроба» и падал к ногам Саввы, то он приказывал «похоронить мертвого», что означало положить в спальню на диван. Так, угостив всех гостей, хозяин сам выпивал чашу и успокаивался тут же на раздвижном своем стуле. Яковлев кончил жизнь самоубийством: раз прокричав «гроб» и осушив его до дна, повернул дуло пистолета себе в рот, и, прежде чем прислуга и гости успели вскрикнуть, раздался выстрел и Савва, обливаясь кровью, пал, никем не оплаканный.

Родной брат покойного, известный под именем Корнета, умер от скоротечной чахотки, с мелом в руке, отмечая на стене ежеминутно припадки своей болезни (подробности эти берем из книги В. П. Бурнашева «Чудодеи» и пр.).

Торговые части Петербурга, где теперь стоят Гостиный и Апраксин дворы, в половине XVIII столетия были наполнены топями и болотами, так что в дурную погоду не было возможности ни пройти, ни проехать. Невский проспект, на котором теперь красуется лицевой своей стороною Гостиный двор, получил свое название при императрице Анне (20 апреля 1738 года); в это время было постановлено: «По коммисскому рассуждению, впредь именовать Большую проспективу, что следует от Адмиралтейства к Невскому монастырю, – Невскою проспективою». Невский проспект был тогда не что иное, как длинная, терявшаяся в отдалении аллея, вымощенная бревнами и обсаженная по обеим сторонам деревьями. Проложили и работали над нею при Петре пленные шведы; на обязанности их было также мести ее каждую субботу. По улицам Петербурга предписывалась величайшая чистота; каждый домовладелец обязан был против своего двора рано утром или вечером, когда по улицам не было ни езды, ни ходьбы, сметать с мостков всякий сор; а камни, которые выламывались в продолжение дня, поправлять.

За неисполнение этого правила взыскивался штраф, по две деньги с сажени в ширину его двора. Особенно строго наказывались те, кто вывозил на Неву и другие реки помет и сор. За такие проступки у знатных – их служители, а незнатные домовладельцы самолично должны были быть биты кнутом и ссылаемы в вечную каторжную работу. Постановлено было, чтобы все торгующие съестными припасами на улицах и в лавках «ходили в белом мундире по указу, а мундиры бы делать по образцу, как в мясном и рыбном рядах у торговых людей». С неисполнителей брали штраф, а товар отбирали «на великого государя».

Было также запрещено: «чтоб никто никакого чину по малой речке Мье и по другим малым речкам и по каналам днем и ночью, на лошадях, в санях и верхом, кроме пеших, отнюдь не ездил, того ради, что от коневого помета засариваются оные речки и каналы». Также замечено было, что извозчики в Петербурге ездили на невзнузданных лошадях и топтали пешеходов, почему было постановлено за первую подобную вину – кошки, за вторую – кнут, за третью – ссылка на каторгу. «Имеющим же охоту, – сказано в указе, – бегать на резвых лошадях взапуски или взаклад, и тем людям такое бегание позволяется чинить, выезжая в Ямскую слободу» и т. д.

Не менее интересно было в описываемое время запрещение нищим шататься по улицам и просить милостыню, «понеже в таковых многие за леностьми и молодые, которые в работы и наймы не употребляются, милостыни просят, от которых ничего доброго, кроме воровства, показать не можно». С подавших милостыню взыскивался штраф в 5 рублей, потому что желающие помогать бедным обязывались делать пожертвования на богоугодные заведения. Многое из вышеписанного недурно было бы принять в соображение и в настоящее время.

В деревянном Гостином дворе, что стоял на месте нынешнего Гостиного двора, торговали на ларях, в шалашах и вразноску. Здесь нередко происходили драки и даже разбои. По рассказам иностранцев, бывших в это время в Петербурге, иногда и проезд по преспективе от тесноты был невозможен, особенно от возов с дровами и сеном. Купцы того времени, или, вернее, торгаши, пользовались весьма дурной славой. В то время явился даже обличитель купцов, Матинский, написавший комическую оперу «С.-Петербургский Гостиный двор», где был выведен разными плутнями и мошенничеством нажившийся гостинодворец Феропонт Сквалыгин и товарищ в его плутовских проделках, взяточник, подьячий Крючкодей. Опера была дана в первый раз 26 ноября 1783 года на Царицыном лугу в театре Книпера и Дмитревского. Как гласила афиша, сочинения она «путешествующего по Италии крепостного человека Матинского графа Ягужинского, музыка тоже Матинского». Опера имела необычайный успех и в короткое время выдержала три издания: в 1791, 1792 и 1799 годах.

Роль Сквалыгина играл актер Сем. Соколов, а Крючкодея – Ан. Крутицкий.

Образ жизни купца XVIII века, как говорит П. И. Страхов[486], был таков, что блаженство его состояло в том, чтобы иметь жирную лошадь, толстую жену, крепкое пиво, в