был отчаянный бретер[489], загубивший не одну христианскую душу на дуэли. Возбуждала здесь тоже общее любопытство своею ловкостью фигура старого немца с длинными волосами на плечах; это был известный в свое время фокусник Апфельбаум, отмеченный Гоголем в одной из его повестей; затем памятны всем были екатерининский секунд-майор Щегловский и павловский бригадир Брызгалов. Первый, уже столетний старик, одетый в мундир светло-зеленого цвета, с красными отворотами, с широким золотым галуном, в треугольной шляпе, с большим белым султаном, в парике с буклями и с тростью в руках, бодро еще ходил по линии, заходя в лавки, чтоб отдохнуть и словоохотливо поболтать с купцами о штурме Бендер, о походе за границу во время Семилетней войны. Жизнь его была крайне интересна: он вступил в службу солдатом при Елисавете, сделал поход в Семилетнюю войну, при штурме Бендер находился в армии графа Панина. В 1777 году был в походе в Судакских горах, там ранен в шею и в голову стрелою и в руку кинжалом, после чего взят турками в плен с маиором Зоричем и находился в Турции четыре года, до заключения мира. По возвращении из турецкого плена был избран для сопровождения императрицы Екатерины из Киева в Херсон. Здесь, танцуя на бале у императрицы, он переменил в малороссийской мазурке четырех дам; государыня, смотря на ловкого танцора, в знак удовольствия рукоплескала; после бала он был пожалован золотою табакеркою.

В Таврической области, при переезде императрицы из Кинбурна, снесло бурей мост через проток Сиваша. Необходимо было устроить новый. Императрица спешила выехать, а еще неизвестно было, поспел ли мост; Щегловский был послан Потемкиным за 27 верст узнать, готов ли мост. Часа через три, когда государыня села за обеденный стол, он возвратился, загнав несколько лошадей и проскакав 54 версты не более как в три часа. Войдя в столовую императрицы, где находился и Потемкин, Щегловский, с трудом переводя дыхание, едва мог промолвить:

– Ваша светлость! Мост поспел!

– Как? – сказала императрица. – Он уже и съездил? – и так была довольна, что сняла с руки свой богатый бриллиантовый перстень и подарила Щегловскому. В следующем году он был пожалован золотою саблею и капитанским чином за храбрость, а за взятие в плен паши – орденом Св. Георгия; потом он отчаянно дрался под стенами Очакова; за долгое сопротивление город был предан Потемкиным на три дня в добычу победителям. 18 солдат из отряда Щегловского возвратились к нему с мешками золота и, поощренные удачей, отправились снова на поиски.

Тогда была ужасная зима: лиман замерз, войско в лагере укрывалось в землянках. Телеги, кровати, все было пожжено; нечем было ни топить, ни сварить похлебки. Несколько раз возвращались с мешками серебра и золота разгоряченные вином солдаты Щегловского, и раз пошли и не вернулись более. Щегловский должен был вскорости выступить; взять натасканные сокровища не было возможности и даже опасно; завалив землянку с сокровищами, он покинул Очаков. С тех пор ему не удалось уже быть там, и неизвестно, сохранились ли в целости его сокровища. В 1790 году он получил ордер сдать турецких пленных поручику Никорице. По прибытии в Яссы Щегловский получил рапорт, что из числа пленных девять турецких офицеров бежали, и не прошло пяти дней, как за это упущение пленных, даже без всякого допроса и суда, он был, по повелению Потемкина, в кандалах отправлен в Сибирь, где и пробыл 52 года в ссылке. Причина гнева и немилости князя Потемкина, по словам Щегловского, лежала в особенном обстоятельстве. Он имел несчастие понравиться одной польской княгине, которая была предметом внимания Потемкина. В 1839 году император Николай I повелел сосланного в Сибирь Щегловского освободить и наградить 1000 рублями. Взяв на шеститысячеверстный путь 10 рублей деньгами и простившись с 80-летней своей женой, Щегловский отправился в Петербург. Здесь в дворцовых сенях он упал к ногам царя и на другой день получил 300 рублей деньгами, а от императрицы – мундир полный формы маиорской одежды Екатерининских времен. В этой форме маиор был представлен государю, и на вопрос, за что был сослан в Сибирь, отвечал: «За одну вину: потерпел за Еву!»

В 1843 году стосемилетний бодрый старик, в полном мундире екатерининских времен, присутствовал в числе зрителей на параде на Суворовской площади, и по милостивому вниманию императрицы ему предложено было кресло. Как Елизаветинский столетний рядовой, он получил в сравнении с другими, бывшими на параде, в сто раз более – 1750 рублей.

Из рассказов и воспоминаний Щегловского интересен рассказ про известного фаворита Екатерины Зорича, который жил впоследствии в пожалованном императрицею местечке Шклове в полной роскоши, среди наслаждений, как сатрап. Вот что рассказывал о нем стосемилетний Щегловский: «Храбрый маиор Зорич был окружен турками и мужественно защищался, но когда наконец увидел необходимость сдаться, то закричал: „Я капитан-паша!“ Это слово спасло его жизнь. Капитан-паша у турок – полный генерал, и его отвезли к султану в Константинополь. Здесь его важный вид, осанка, рассказы, все побуждало султана отличить его и даже предложить ему перейти на турецкую службу, впрочем, с тем, чтобы он переменил веру. Но ни угрозы, ни пышные обещания не могли поколебать Зорича. И когда политические обстоятельства переменились, султан, желая склонить императрицу к миру, согласился на размен пленных, в письме своем поздравлял императрицу, что она имеет такого храброго русского генерала, как храбрый Зорич, который отверг все его предложения. Государыня велела справиться, и по справкам оказалось, что никакого генерала Зорича не было взято в плен, а был взят маиор Зорич. Возвращенный в Петербург Зорич был представлен императрице.

– Вы маиор Зорич? – спросила Екатерина.

– Я, – отвечал Зорич.

– С чего же, – продолжала императрица, – вы назвались русским капитаном-пашою, ведь это полный генерал?

– Виноват, ваше величество, для спасения жизни своей и чтобы еще иметь счастие служить вашему величеству.

– Будьте же вы генералом, – продолжала императрица, – турецкий султан хвалит вас, и я не сниму с вас чина, который вы себе дали и заслужили.

И маиор был сделан генералом. У этого Зорича в Шклове давались лукулловские пиры, учреждались летом поездки в санях по рассыпанной по дороге соли и сожигался фейерверк, деланный несколько месяцев, один павильон состоял из 50 000 ракет. Его крепостной балет был настолько хорош, что туда посылался в начале царствования Павла балетмейстер Вальберх и привезены танцовщицы» и т. д.

Другой такой же свидетель прошедшего века, бригадир Брызгалов, ходил в длиннополом русском мундире, ботфортах, крагенах, со шпагой назад и с длинною тростью. Этот старик некогда служил кастеляном в Михайловском дворце и при Павле исполнял должность