Фон Аттендорн сломил печать и погрузился в чтение. Пока барон читал, Николаус ещё осмотрелся в его покоях. Внимание его привлёк большой ковёр на стене. На ковре этом красовалось оружие Аттендорна: аркебуза с колесцовым замком, украшенная гравированными пластинами серебра, старинный двуручный меч — цвайхендер, а рядом — фламберг — такой же длинный меч, но с клинком волнистой формы; рукояти мечей посверкивали гранёными рубинами и изумрудами, цену которым Николаус не смог бы назвать, ибо таких чудных и крупных камней отродясь в руках не держал; была здесь и алебарда с игольчатым гранёным остриём, с остро заточенным лезвием и с лилиевидным изящным обухом; под алебардой висел русский бердыш — оружие попроще, но не менее надёжное и грозное; с одной стороны ковра развешаны были несколько клевцов с изогнутыми остриями, напоминающими клювы птиц, — страшное оружие, легко пробивающее щиты и любые доспехи; с другой стороны ковра клевцы уравновешивались шестопёрами, какие впервые были наварены хитроумными кузнецами где-то на Востоке, шестопёрами, незаменимым оружием ближнего боя, оружием — символом власти; иные из шестопёров так же, как и мечи, выделялись блеском драгоценных каменьев... Под ковром рядочком стояли прислонённые к стене щиты, и первый из них тевтонский — на снежно-белом поле чёрный крест. В тёмном углу на специальной скамейке лежали доспехи Аттендорна — шлем, латы, как будто изрядно помятые, но явно очень дорогие, наплечники и корпус посеребрённые и с золочёным гербом на груди, также лежали здесь доспехи из сыромятной кожи... но Николаус в точности эти последние не рассмотрел, ибо лежали они далеко от стола, от света, и поглощались тьмой.

Барон положил послание перед собой на стол:

— Как точно всё подсчитано! Сразу вижу, что имею дело с купцами, для которых пять — это пять, а десять — это десять, — он покачал головой. — Если же допустить, что в грамоте этой нет ни одной ошибки, и если предположить, что хотя бы четверть от этих сил пойдут мимо Радбурга, то нам, уверяю тебя, Николаус, очень несладко придётся. А помощи по нынешним временам ждать неоткуда. Каждый крепит своё гнездо.

— Есть у меня, дядя Ульрих, ещё одно послание — для старого магистра Фюрстенберга в Феллин. И это послание нужно поскорее отвезти. Я и так немало задержался.

Но барон отсоветовал Николаусу ехать в Феллин непременно завтра или послезавтра; сказал он, что дней семь-восемь ещё нужно подождать, ибо старого Фюрстенберга всё равно в Феллине нет. Совсем недавно Аттендорн с Феллином сносился и знает точно, что старый магистр сейчас в Ревеле. Принимая во внимание это обстоятельство, юный Смаллан может в Радбурге со спокойным сердцем погостить, как уже гостил однажды. И барон будет Николаусу очень признателен, если тот хоть немного развлечёт Ангелику, которая скучает без хорошего общества. В прежние годы Аттендорны часто ездили в гости в соседние поместья и у себя нередко принимали гостей. В Радбурге было людно и весело. А сейчас из-за войны с московитом ездить по Ливонии опасно, и Ангелика это вынужденное затворничество переносит тяжело.

— Погостишь немного, Николаус, а там и Удо вернётся, и, придёт срок, вы вместе доставите грамоту в Феллин.

Николаус не мог с этим не согласиться.

Фон Аттендорн продолжал:

— Да, и в прежние — лучшие — годы небезопасно было путешествовать по Ливонии в одиночку; тем более опасно это сейчас; особенно после того, как царь московский взял зимой Мариенбург. Волнуются простолюдины, а на дорогах немало российских лазутчиков, соглядатаев и просто разбойников: и из своей бедноты промышляют, из эстов, и из пришлых — из русских, литовцев. Война многих сорвала с насиженных мест, добродетельных сделала ворами и убийцами, законопослушных — дерзкими преступниками, богобоязненных — богокощунственными. И не на что доброму ливонцу опереться: от прежней веры уже отвернулись, к новой вере ещё не пришли; подорванная вера — что крепость с разбитыми воротами, она уже не крепость. В том нет ничего удивительного, ибо идёт война, но всё равно этот хаос никак не укладывается в голове.

— Я не в одиночку добирался, дядя Ульрих, — возразил Николаус. — Со мной были надёжные люди, господа Гуттенбарх и Вреде...

— Ты приехал без оружия, — перебил его барон. — Я бы назвал это легкомысленным.

— Но я же купец, не воин.

— Не суть важно — кто. В нынешние времена я и купцу не посоветую выходить за ворота замка без меча. Давно ли ты в последний раз брал уроки фехтования?

Николаус развёл руками и промолчал.

— Вот видишь! Наверное, сразился пару раз с холопами на палках... — Аттендорн довольно едко улыбнулся. — Когда приедет Удо, я велю ему поучить тебя немного, как ловчее держать меч.

— Конечно, дядя, пусть поучит, — кивнул Николаус. — Любая наука мне будет впрок.

— Так много случаев разбоя. Пропадают люди. Потом их находят порубленными или повешенными в лесу. Случается, вырезают целые семьи. Слабо защищённые усадьбы горят. Понятно, русские «охотники» наведываются с Псковщины. Это враги. Чего иного от них ждать! Но стало появляться всё больше своих охотников до лёгкой наживы; их называют мызными людьми. Рыцари, некогда являвшие собой славу и доблесть Ливонии, рыцари, на знамёнах которых писала девизы сама Честь, собирают вокруг себя всякий сброд и кормятся от грабежей, рыцари пьянствуют и водят дружбу с последним отребьем, направо и налево они щупают девок, а тех, что приглянутся им, укладывают к себе в постель. Горько видеть, Николаус, как летит в преисподнюю гордое орденское государство...

Рыцарь Ульрих фон Аттендорн подливал себе и Николаусу доброго вина.

О, такие тяжкие пришли времена!..

Русские войска, словно по своим вотчинам, ходят по ливонским землям.

Барон рассказал о хитрой повадке русских: не хотят они брать города и замки — не хотят тратить время на осады, терять людей при штурмах; они грабят окрестности, выжигают деревни, угоняют скот и людей; и, причинив много зла, уходят. Царь московский Иван самых гордых казнит, а остальными пленными ливонцами заселяет свои вотчины, на благородных рыцарях он ездит по палатам верхом и воду на них, смеха ради, возит, баронов посылает чистить свинарники, он благородных женщин на пирах пускает по рукам.

Тяжкие, тяжкие времена!..

Мимо Радбурга уже дважды московское войско проходило. Воинов — тьма! Сбились со счёту, считая всадников и пеших со стен. Русские проходили мимо с хоругвями и песнями, тянули пушки и обозы, русские, оглядываясь на замок, кричали что-то