на широких блюдах пышные и румяные пироги штолле со всевозможными начинками, а их подпирали в тесноте рыбы — североморская засоленная треска штокфиш, жареная и маринованная сельдь. Высились горками морской гребешок и норвежские омары. На блюдах поменьше были красиво разложены нарезанные колбасы — кровяная с изюмом, ливерная, белые колбасы, горячие толстые свиные колбасы, приготовленные на рашпере[35], холодные колбасы копчёные. Куда хватало глаз, лежали разнообразные сыры, манили салаты из фруктов, залитые сиропами и медами, высокие пудинги, изображавшие Вавилонскую башню, слоны и медведи из марципана, печенья... И ещё порадовало бы гурмана много-много всего другого, что перечислять здесь — значило бы чересчур утомлять благосклонного читателя и разжигать не ко времени его аппетит...

Горели, потрескивали восковые свечи, освещая этот роскошный стол и сидящих за ним. Остальное пространство зала уже погрузилось в полумрак, ибо за окнами в сей поздний час темнело.

— Попробуй, Николаус, чудесного вина с берегов Мозеля, — предложил барон.

Тут же из темноты вышел слуга и налил в серебряный кубок Николауса светлого вина.

Молоденькая служанка в белом переднике и чепце, которую, как слышал уже Николаус, кажется, звали Мартиной, легкокрылой бабочкой спорхнула по лестнице с галереи. Едва кивнув Ангелике, она подбежала к барону и доложила ему громким шёпотом, что госпожа Фелиция спуститься к столу никак не сможет, ибо у неё по всем признакам обострилась болезнь.

Барон вздрогнул и хмуро глянул снизу вверх на склонившуюся над ним Мартину:

— И что же, её опять бьёт дрожь?

— Нет, господин. Дрожь её сегодня не мучает. Но общая слабость... и головная боль... И госпожа явно не в себе. Гневается на кого-то, гонит прочь. И... — тут девица осеклась.

— Что ещё? — тяжело взглянул из-под бровей барон.

— Госпожа как будто ловит кого-то на стене. Как будто насекомых. Ловит, складывает в кошель и затягивает его потуже... чтобы не убежали.

Аттендорн удручённо покачал головой:

— Что за странный припадок!..

Мартина продолжала:

— Я позвала к ней священника. И они вдвоём прочитали «Отче наш». Тогда госпоже вроде стало лучше, и она заснула. Сейчас спит.

— Хорошо, — кивнул барон. — Останься при ней, Мартина. Если госпожа Фелиция проснётся, пусть остаётся в постели. Скажешь ей, что я зайду попозже.

— Скажу, господин, — Мартина быстро поклонилась и убежала вверх по лестнице; возбуждённая, испуганная, она в этом состоянии была как бесплотная, и её на галерею словно ветром унесло.

Барон взглянул на Николауса и Ангелику:

— Госпожи Фелиции не будет с нами за столом. Она не вполне здорова.

— Я слышал, дядя, — кивнул Николаус. — Моё сожаление. Хочется надеяться, что эти грустные обстоятельства никак не связаны с волнением по поводу приезда гостя.

— Нет, что ты! Это очень старый недуг, — барон Ульрих был явно расстроен, но старался не показывать виду, он даже пытался улыбнуться, переводя разговор в другое русло, отмечая: — У тебя всё тот же выговор, Николаус. Помнишь, как проказник Удо передразнивал тебя, произнося иные немецкие слова на русский манер?..

Николаус улыбнулся в ответ:

— Ничего не могу поделать со своим выговором. Но напомню вам, дядя: я ведь в Полоцке живу. В иные дни бывает и слова не скажешь на родном языке. Хорошо ещё, что вообще язык не забыл.

Здесь и Ангелика поддержала разговор:

— А мне нравится выговор господина Николауса. Сразу понимаешь, что гость наш из дальних краёв. И это очень мило. Хочется уделить больше внимания гостю, хочется послушать о дальних краях — как там живут люди.

Барон пригубил вина.

— Расскажи, Николаус, ей о полоцкой жизни. Ангелика любит читать о путешествиях, о дальних странах; и от этого сундука с книгами порой не отходит. А если есть интересный собеседник, явившийся издалека, она любит слушать.

— Что ж, изволь, добрая Ангелика. Я могу рассказать немного...

И Николаус рассказал, как красив город Полоцк, выросший за века на берегу той же реки, на какой стоят Рига и многие другие славные ливонские города, как красивы и многолюдны сёла, коих вокруг Полоцка не счесть, как мил обычай полочан и сельчан окликать ветер — чтобы пригнал он дождевые тучи и тем помог с урожаем и не дал народу оголодать. О купеческом ремесле, сказал он, говорить тут было бы скучно, но есть немало забавного в том, как ведёт своё дело его отец, Фридрих, как, например, он повсюду ходит со своими гирьками для взвешивания серебра, ибо не доверяет русским купцам и полоцким жидам, которые всё ищут возможности обмануть и разными хитроумными способами облегчают гирьки да норовят подсунуть стёртые монеты; или как для памяти (к старости Фридрих, отец мой, стал забывчив) он пишет самому себе записочки, и записочками этими у него в конторе все стены утыканы, и на полочках ворохами лежат, и в конторских книгах они у него закладками, и по всем карманам у него рассованы записочки, и за подкладки они проваливаются, и иногда он находит эти записочки в самых неожиданных местах; а порой до смешного доходит: старый Фридрих, обнаружив записочку, прочитывает её и не может сообразить, для чего и когда он её написал. Он всё чаще сетует, что дело его, очень выросшее в последние годы, требует всё больше помощников-junge, но, увы, не всем помощникам-junge можно доверять: иные от твоего дела в свой карман пускают ручеёк. «Всех, всех надо проверять», — качает головой Фридрих и, чтобы о том не забыть, пишет себе записочку...

Ангелику очень позабавил этот рассказ, и она посмотрела на рассказчика с большой приязнью. Барон, тревожимый мыслью о приступе недуга у сестры, но, следуя неписаному кодексу куртуазности, не оставлявший гостя, рассказ сей слушал вполуха и красноречию Николауса едва улыбнулся.

Между тем Николаус, видя, что ангел Ангелика ловит каждое его слово, заговорил о танцах; он знал, какими разговорами можно девушку вернее увлечь:

— Через несколько дней у язычников праздник большой — Иван Купала. У вас, я думаю, язычники тоже его празднуют. Как это он называется? — Николаус задумался на мгновение. — Ах да! Яанов день! Ваши и русские язычники находят в лесной чаще поляны, разводят там купальницкие огни — очень высокие огни, — и прыгают через них, и песни старинные ноют, и танцуют — водят хороводы[36]. А мы в усадьбе у себя близ Полоцка, или на подворье в Полоцке, или на одной из ближних факторий часто собираемся на танцы, праздников христианских не