в самом деле. Она задумалась, и уж была как будто не здесь, и уж не свечи тёткиной комнаты отражались у неё в глазах, а воцарился в них ясный солнечный день.

Она вынула клубок голубых ниток и с удовольствием посмотрела на него.

— Совсем мало я видела, тётя. У него такие чудные голубые глаза! Разве нет?..

— Глаза как глаза, — пожала плечами Фелиция.

Ангелика, улыбнувшись тому образу, что сохраняла память, достала из корзинки клубок жёлтых ниток.

— У него вьющиеся пшеничные волосы.

— Волосы как волосы, — разочарованно поджала губы Фелиция.

Нежные пальчики Ангелики остановились на клубке красных ниток.

— Он красив, пожалуй.

— В его возрасте все юноши красивы, — молвила назидательное Фелиция. — Это молодость.

Ангелика будто не слышала её.

И он так спокоен, что возле него приятно быть.

— Ах, глупое дитя! — воскликнула Фелиция в раздражении. — Совсем не то я хотела услышать. Что тебе глаза? Что тебе вьющиеся волосы? И что тебе смазливое лицо? Лучше узнай, тяжело ли в кошельке у него да щедра ли рука...

— Разве это так важно?

— ...да каковы его намерения, узнай, — Фелиция усмехнулась довольно зло. — Узнай, тяжело ли у него и в другой мошне — не в той, в которой лежат у купца золотые монеты...

Ангелика залилась краской.

— Что вы такое говорите, тётя!..

И бросив клубочек красных нитей обратно в корзинку, девушка кинулась бежать вон.

— Простодушное дитя! — посмеялась ей вслед Фелиция. — Беги, беги! Но жизнь тебя научит видеть то, что нужно видеть, — и тут же она вскричала: — Мартина! Мартина!.. Куда ты подевалась, дрянь? Опять, посмотри, опали мои буфы!..

Глава 13

У прямодушного язык бывает как помело

иколаус всё оглядывал окрестности из окна. И укреплялся в мысли, что с хорошим знанием здешнего края был возведён этот замок. Если идти на Феллин с юго-востока, то при всём желании мимо Радбурга незамеченным не пройти. Не заплатит купец — не пропустят, обстреляют обозы из замка, всё добро сожгут или отнимут. Неприятельское войско покажется — обстреляют из пушек войско и тем немало досадят. А если из замка сделать внезапную вылазку, можно чужим войскам немалый урон причинить.

Слуга Хинрик, расторопный и словоохотливый и как будто бесхитростный, унёс дорожную одежду, где-то выбил из неё пыль и принёс обратно, поднял крышку сундука, сложил в него эту одежду, взялся за перекидные сумы. И всё говорил без умолку: как давно уже ждали в замке молодого господина, как тревожились за него, как посылали разъезды за ним на день пути, как на востоке расспрашивали о нём мужичьё — не случилось ли с молодым господином беды, не угодил ли он ненароком в руки татей московского царя, что рыщут всюду, но возвращались разъезды ни с чем, никто ничего об обозе полоцком и о сыне купеческом не слышал.

Словоохотливость слуги скорее была изъяном, пожалуй, чем качеством добрым, и в иной момент и иной господин взгрел бы Хинрика за его бесконечную болтовню. Но Николаус и не думал останавливать его словесный поток. Он лишь решил направить его в нужное русло. Николаус прилёг на постель, закинул руки за голову и обратился мечтательным взором к золотым звёздам, коими был украшен балдахин.

— С такой сердечной радостью они встречали меня.

— Да, господин...

— Это не может не тронуть.

— Конечно, добрый господин.

— Между тем по детской забывчивости я не всех отчётливо вспомнил. Вот, к примеру, госпожа Фелиция. Так смутны о ней воспоминания...

Хинрик, весьма польщённый тем., что молодой Смаллан не только спустился с высоты своего положения — богатого купеческого отпрыска и долгожданного гостя, — но и изволил разговаривать с ним, слугой, в то время, как другой кто-нибудь просто взгрел бы его за докучливую болтовню и вышвырнул из комнаты вон, рад был расстараться и что-нибудь «горяченькое» рассказать.

Фелиция — родная сестра барона Ульриха. У неё всегда был недобрый, склочный, простите, нрав. И хотя она дама до сих пор видная, из-за дурного характера своего никогда не была замужем. Женихи к ней, конечно, наезжали. Являлись без зова в гости в её молодые годы не раз. Иные жили и вот в этих комнатах, что отведены сегодня господину Николаусу, и спали под этим балдахином, и любовались богатыми угодьями из этого окна. Но, присмотревшись к невесте, наслушавшись её речей, женихи, не объяснившись даже, съезжали. Между собой тайком обговаривали невесту; говорили, что ликом, статью она хороша, что богата — то правда, ведь она сестра владельца замка, — что приданого у неё не счесть сундуков, что лошадей за ней — табун, а коров — стадо, а овец — семь отар, а крестьян — две сотни, а гусей и кур — не счесть... но стоит только ей раскрыть рот, и все достоинства её вмиг бледнеют перед одной единственной дурной чертой — самовлюблённостью. Фелиция этого не понимала. Между тем даже младенцу известно, что самовлюблённость и глупость растут на одном дереве. Невеста от зеркала не отходила и всегда считала себя красивейшей из невест, и хотела подороже себя продать, так продать, чтобы самим купцом потом и править; полагала она, что как бы знатен и как бы богат ни был жених, будущий муж её, он должен ей, невесте и жене своей, как раб, служить, ибо она дарит его своей божественной красотой, она отдаёт ему своё будущее. Женихи были разные — и молодые, и немолодые, и знатные, и незнатные, и богатые, и сами ищущие богатств, но даже и самые молодые — они были люди неглупые, отлично известна им была мудрость: выбирая жену, выбираешь судьбу, выбирая друга — судьбу строишь. От такой судьбы — прислуживать чванливой жене, жить с оглядкой на жену — женихи отказывались как один и уезжали, расточая барону Ульриху пустые заверения в дружбе... И ныне Фелиция, увядающая старая дева, ведёт себя, как ведут себя все другие старые девы. Всё-то ей плохо, всё-то ей не так. Не угодить при всём желании старой деве, потому служить ей — сущее наказание Господне. Фелиция, считая себя непогрешимой, идеальной, всех подозревает во всяких смертных грехах. А более других достаётся от неё служанке Мартине. Её Фелиция даже иногда бьёт. Но Мартина девушка умная и терпеливая, как многие эстонские девушки, не ропщет, так как