Услышав недоуменные возгласы философов, тут же пояснил:

– К примеру, я заснул в зарослях гибискуса, отнимающего у человека жизненные силы, так ведь я могу и не проснуться. Мой манас тоже спит, и, если бы атман существовал, разве позволил бы он телу умереть во время сна? Нет ни атмана, ни Брахмана, ни какой-то там дживы, есть только собственная природа любой вещи – свабхава.

Тут уже возмущенно выкрикнул джайн:

– Ты говоришь, что не можешь потрогать атман! А ты можешь потрогать свой манас?

Брихаспатий лишь отмахнулся.

– Нет, но я вижу плоды его работы.

Джайн продолжал спорить:

– Гибискус – это лишь сосуд, из которого в твое тело во время сна перелилось тончайшее вещество кармы. Джива – часть Брахмана. Так же, как глиняная фигурка является частью глины. Ее можно сравнить с огнем вот этого костра: если костер загасить, огонь в природе после этого не исчезнет, ибо каждый раз, когда ты выбиваешь искру из огнива, он возрождается, снова и снова.

Брихаспатий выкрикнул с места:

– Ты утверждаешь, что джива бессмертна?

– Да, ведь она растворена в Брахмане, а он вечен.

Картинно разведя руками, брихаспатий придал лицу выражение презрительного недоумения.

– Ха! Так это просто смешно! Разве в мире есть что-либо вечное? Если вот этот конкретный костер загасить, то огонь как раз и исчезнет на моих глазах. А другого огня я не вижу. Манас материален. Он исчезает с каждой смертью и возникает с каждым рождением. Материю порождает только материя. Крестьянин может сколько угодно представлять себе урожай, но ячмень не вырастет, пока он не закопает в землю зерна и не польет их водой. Думающий иначе – погряз в неведении.

Джайн вспыхнул от негодования.

Справившись с собой, заговорил назидательным тоном:

– Учение великого Джины Махавиры признает череду перерождений человека, за которыми по истечении восьми миллионов четырехсот тысяч махакальп последует конечное освобождение. Без индивидуального духовного начала, то есть дживы, тут не обойтись.

Санкхьяик устал от бессмысленной полемики, когда каждый уверен в своей правоте. Он обернулся к буддисту в оранжевом рупане, который сидел с отрешенным видом. Среди висящих на шее амулетов выделялась деревянная дощечка с нарисованным цветком арековой пальмы. Казалось, его не занимает происходящее.

– Но что нам скажет уважаемый гость из Матхуры?

Буддист открыл глаза и заговорил с достоинством, весомо чеканя слова, словно объяснял истину детям, ничего не понимающим в жизни:

– Человек представляет собой субстрат энергетических дхарм. Они объединены в скандхи и находятся в непрерывном колебании. Атмана нет, но индивидуальные качества человека передаются квазиперсоне, пудгале, посредством которой реализуется кармическая связь дхарм в промежутке между смертью и рождением…

Иешуа наклонился к Аполлонию, зашептал на ухо:

– Это буддист, самматий[134]. Когда-то самматии входили в школу ватсипутриев… Другие буддийские школы считают их еретиками и называют пудгалавадинами, иначе говоря, признающими доктрину пудгалы.

– Ты и это знаешь… – удивленно протянул тианец. – Откуда?

– Учился у них в Матхуре.

Санкхьяик, воспользовавшись правом ведущего собрание, прервал буддиста:

– Что есть пудгала, если не атман?

Тот на мгновение смутился, но тут же вышел из положения.

– Можно сказать, что это атман, а можно сказать, что и нет. Возможен и такой ответ: это и атман, и одновременно не атман. Но можно утверждать также, что это ни то, ни другое…

Джайн досадливо осадил его:

– Ты вертишься словно уж на сковородке! Хочешь превратить наш диспут в бессмысленную болтовню? Ты сейчас во всей красе демонстрируешь давно устаревший метод спора – локаяту, из-за которого в древности адживиков называли скользкими угрями. Не думаю, что ваш учитель, Будда Шакьямуни, оставил адептам столь бестолковое наследство.

Буддист, пытаясь сохранить лицо, заметил:

– Я лишь выражаю точку зрения своей школы. Будда был великим риши, но даже он не смог заглянуть настолько глубоко внутрь человека, чтобы среди скопления дхарм разглядеть пудгалу. Лишь великий Шарад-ватипутра узрел ее.

Санкхьяик встал. Выпрямившись и заложив руки за спину, он всем видом показывал, что пора прекращать прения.

Дождавшись, когда голоса умолкнут, сказал:

– Итак, высказались представители разных школ… Но при всем уважении к каждому из вас я не могу согласиться с приведенными аргументами и готов представить свои. Так вот, если все причинностные факторы бытия материальны, как настаивает брихаспатий, к кому тогда обращаются в молитве страждущие справедливости – к своему манасу? Как к своей руке или ноге? За каждого ручаться не могу, но мы, последователи великого Капилы, хоть нас и считают безбожниками, обращаемся к Пуруше… ну, или к Ишваре. То есть к богам. Что касается доводов уважаемого гостя из Матхуры, то прошу принять мои поздравления – они почти правильны… Почти!

Он сделал свой излюбленный жест – поднял палец.

Наконец закончил:

– Будда Шакьямуни отверг атман в качестве трансформируемой духовной субстанции. Но каким образом тогда передается кармический опыт? Самматии утверждают – с помощью пудгалы, временного носителя пяти скандх. При этом они лишили тысячеголового Пурушу его голов – индивидуальных атманов, делающих каждого человека личностью. Что неприемлемо, ибо противоречит здравому смыслу. Поэтому повторяю еще раз: атман есть! Он вечен, не имеет ни начала, ни конца. Телесная оболочка – это одежда, которая меняется от одного перерождения к другому. Жизнь подобна свету от фонаря во тьме, яркой вспышке среди бесконечной неявленности Брахмана. И работа манаса, и способность испытывать счастье или страдание – все это атман. Так что брихаспатий сам погряз в неведении. Не зря материалистов, не признающих Веды, называют пашандами, иначе говоря, нечестивцами.

Его слова потонули в хоре возмущенных голосов. Аполлоний уже ничего не понимал, столько разных точек зрения и аргументов ему еще не приходилось выслушивать во время спора. Посмотрев на Иешуа, он заметил, что тот тоже находится в замешательстве. Оба улыбнулись друг другу. Тогда иудей положил руку на плечо Гатаспы.

Все трое встали и покинули пещеру.

Утро началось с грохота: по бревнам, уложенным рядами на плотах, боевые подразделения андхров форсировали реку Махи. Разведка доложила, что правый берег пуст.

Оценив мощь наступающей армии, ассакены решили не вступать в открытый бой, а подождать, когда враг углубится в район обширных солончаковых болот между заливами Каччх и Кхамбат.

Они рассуждали так.

Андхров можно тревожить по ночам неожиданными налетами, обстреливать из темноты отравленными стрелами, выдергивать арканами с бивуака потерявших бдительность свагам. Велика вероятность того, что тяжелые испарения солончаков, ночные атаки и жаркий ветер со стороны пустыни Тар измотают неприятеля, заставив его отказаться от похода.

Когда андхры повернут назад, можно ударить им в тыл. Если все же не удастся остановить неприятеля в пределах полуострова Саураштра, то за озером Каччх-Ранн лежит плоскогорье, сплошь покрытое лесистыми холмами. Вот там кавалерия ассакенов развернется в полную силу.

Махасенапати андхров считал иначе.

Врага остановят только хорошо укрепленные погранзаставы между Западным океаном и озером Каччх-Ранн. Дальше на север и восток до самой реки Сатледж простирается покрытая дюнами