Внезапно жрец замолчал и вытер слезы. Казалось, он готовится сказать что-то настолько важное, что для этого требуется усилие. Посмотрев ему в глаза, Иешуа понял, что тот совершенно трезв.

Гатаспа разжал губы:

– Вы с Аполлонием оба любите людей, помогаете им… Но между вами огромная разница. Ты – мессия, ибо твое появление предсказано иудейскими пророками.

Он развел руками.

– Я пока не знаю, как это отразится на жизни остальных народов. В Ведах о тебе не сказано ровным счетом ничего[116]. Однако братство Посвященных, к которому я принадлежу, считает, что тебе предстоит изменить мир.

– Как? – казалось, иудей потрясен тем, что только что услышал.

Ему вдруг вспомнился ночной разговор с Белшаццаром в пустыне Эш-Шам, когда маг раскрыл ему секрет ментальной трансмутации. Тогда египтянин сказал, что врожденное сознание пневмы – это дар избранных. И вот ему снова говорят об исключительности. В его душе нежно и грустно, словно пение матери, зазвучала кифара.

– Для этого ты и находишься здесь, чтобы понять. Возможно, дэвы подскажут тебе, что делать дальше. Просто жди…

Гатаспа много дней разговаривал с ними. Он рассказывал о различных школах и ритуалах. Об отрицающих богов мимансаках и не желающих отвечать за свои поступки адживиках, которые пренебрегают одеждой, личной гигиеной и правилами поведения в общине. О йогах, делающих со своими телами немыслимые вещи. Об исповедующих суровый аскетизм джайнах. О признающих атман санкхьяиках и не признающих его буддистах, а также о разногласиях среди самих буддистов по поводу природы пудгалы – двойника человека.

– Помимо пашупатов есть капалики, которых мы называем шивашасанами, то есть повинующимися велениям Шивы, – сказал он. – Но вам лучше с ними не встречаться. Если мы приносим человеческие жертвы только по праздникам, то они делают это так часто, как могут. И еще… Капалики практикуют агхору, ритуальный каннибализм. Их называют пожирателями мозга. Этот обряд уходит корнями в глубокую древность.

Во время занятий Гатаспа постоянно пил тодди или арак[117], но никогда не напивался до такой степени, чтобы потерять нить разговора. То он покачивался и закрывал глаза, будто собираясь заснуть, то вдруг широко открывал их, уставившись на учеников напряженным ясным взглядом.

Каждый день приносил Аполлонию и Иешуа новые знания, давал ответы на многочисленные вопросы.

Лишь на один вопрос Гатаспа не хотел отвечать: почему время от времени чайтью сотрясают толчки, от которых с потолка сыплются каменная крошка и пыль. Казалось, они исходят из толщи земли, словно где-то очень глубоко затаилось нечто мощное и страшное, рвущееся на свободу.

Глава 3

Саураштра, Такшашила, Малва, 84-й год эры Викрама, месяц чайтра[118]

Армия андхров приближалась к реке Махи. Ассакены не давали решающего боя, трепали садангу[119] с флангов. Они вдруг выскакивали из джунглей, накидывали на зазевавшегося ополченца аркан, а потом с гиканьем и свистом скакали обратно в заросли, прижимаясь к бокам коней, чтобы не достали стрелы. Вслед мчался отряд конных кшатриев.

Заключив мир с Раджувулой, Гондофар окончательно распоясался: выстроил из плотов переправу через Нармаду и регулярно совершал карательные рейды на землю андхров, разоряя деревни, выжигая посевы, уводя в рабство жителей.

Война – дело дорогое, поэтому перед тем как отправить на полуостров Саураштра войско, махараджа андхров Пулумави Сатавахан попытался решить спор мирным путем.

К Гондофару были направлены послы, чтобы выяснить намерения врага. Но сразу вернулись обратно: руки и ноги отдельно, туловища, все в кровоподтеках, отдельно.

Тогда он отправил в Миннагару[120], где находилась ставка Гондофара, шпионов под видом бродячих акробатов и жонглеров, чтобы те убили царя, а если не получится, то хотя бы выведали состав войска и его оснащение. Среди них находились несколько опытных в отравлении ядами танцовщиц.

Телегу с трупами циркачей однажды ночью по мосту пригнал перепуганный крестьянин. Тела мужчин носили следы чудовищных пыток, а отрезанные головы женщин были засунуты в выпотрошенные животы. Гондофар откровенно насмехался над Пулумави: по телам убитых ползали ядовитые змеи. Удалось разведгруппе отравить кого-нибудь из военачальников или нет – так и осталось неизвестным.

Исчерпав все средства тайной борьбы, Пулумави перешел к решительным действиям. Понимая, что дойти до Миннагары ассакены ему не дадут, он намеревался хотя бы отогнать их к Бахардипуру.

Лазутчики из оставшихся верными Андхре лесных племен – бходжей, гондов и пулиндов – сообщали, что хороших кораблей у ассакенов мало, а основу армии составляет многочисленная и сильная конница.

Махараджа реорганизовал садангу: исключил из ее состава боевые колесницы, за счет освободившихся лошадей усилил кавалерию и вывел из загонов всех имеющихся слонов. Матросов с коландий он отправил к ополченцам, а гребцов – полевыми санитарами в обоз, увеличив и без того грозную армию на несколько тысяч человек.

Время поджимало: с наступлением лета пустыня Тар и сопредельные с ней районы станут непроходимыми для слонов из-за жары и безводья…

Саданга растянулась на протяжение мычания коровы[121]. По своей территории андхры шли, разделившись на рода войск: конница, слоны, пехота. Летучие отряды кшатриев делали рейды по окрестностям.

Когда требовалось навести мост, выкопать колодец или вырубить колючие кусты, мешающие продвижению войска, вперед выдвигалось подразделение саперов под охраной бхритов – наемников из соседних царств, вооруженных дротиками и тростниковыми щитами с изображением двойного креста или полумесяца с парой звезд.

В центре колонны на белом слоне ехал махасенапати – главнокомандующий войсками. Следом катились увешанные щитами колесницы советников, глав ведомств, задействованных в подготовке к войне, а также военачальников союзных царств Чеди и Аванти. Эта часть колонны пестрела разноцветными вымпелами.

За знатью тяжело топала фаланга из шестидесяти четырех слонов. Самую многочисленную часть войска составляли ополченцы, набранные по призыву в лесных деревнях не только страны Махиша, расположенной на правом берегу Нармады, но и по всему обширному плато Мадхья Деса[122].

Гонды шли в первых рядах пехоты.

Приходилось все время смотреть под ноги, чтобы не вляпаться в свежие темно-зеленые шары слоновьего навоза. Наступивший на такой ком воин в сердцах вспоминал асуров, а остальные отпускали ехидные шуточки.

Бхима вышагивал среди односельчан, ему досталось место рядом с телегой, на которой стояли глиняные горшки с ядовитыми змеями. Он недовольно косился на замотанную рогожей смертоносную утварь.

Змеи кусали его дважды.

Один раз гадюка – в раннем детстве. Это случилось прямо на огороде, поэтому мать успела высосать яд, а потом влила ему в рот кашицу из разжеванного змеиного корня. Как будто предчувствуя беду, она во время беременности специально посадила два куста возле дома.

Второй раз крайт[123], когда он подростком собирал хворост в лесу. Бхима тогда еле добрался до деревни – в полуобморочном состоянии, не чувствуя опухшую ногу. Деревенский жрец прижег рану, наложил повязку, пропитанную лимонным соком, и заставил выпить травяной