Гонд выжил, но с тех пор боялся змей.

– Слыхали? – спросил пехотинцев возница зловещей повозки. – Обещана награда за голову Гондофара: сто тысяч пана!

– Ага, сейчас, – откликнулся один из свагам[124]. – Ты чем его собираешься убить – горшком со змеями? Так тебе и дали донести его до самого царя. Хочешь разбогатеть – напихай змей себе в каупину и беги что есть мочи. Может, и добежишь, – закончил он под оглушительный хохот товарищей.

Другой многозначительно изрек:

– Если по старым расценкам, то за убийство слона полагается пять тысяч пана, а за убийство лошади – тысяча. Хорошие деньги!

– Двадцать монет за мертвого ассакена тебя не устраивают? – обратился к нему сосед. – Такие деньжищи просто так не обещают. Слона в одиночку не завалишь, а всадника еще сбить надо. Ну, так и он тебя может пикой ткнуть. Ему тоже награду посулили.

Опытный свагама учил молодого ополченца:

– Как увидел, что ассакен на тебя скачет, не дергайся, стой… Тут многое от хвата пики зависит. Если он древко под мышкой держит, тогда замри, сделай вид, что хочешь остаться на месте. Вот морда коня прямо перед тобой, он зубами удила грызет… И тут – бросайся в другую сторону! Всадник пику не сможет перекинуть, потому что в левой руке у него щит. Даже если конь тебя собьет с ног, все лучше, чем удар пикой… Ну, а если сам успеешь в него дротик метнуть – считай, что ты герой. Самое трудное, конечно, ждать – не у каждого выдержки хватит.

– Можно упасть на землю и закрыться щитом, – наивно предположил ополченец.

– Нет, погибнешь, он тебя легко подденет, вот смотри…

И ветеран, опустив копье, поводил наконечником вверх-вниз.

– А если он держит пику хватом для броска?

– Кинь в него что-нибудь: дротик, камень, да хоть щит… Верхом пикой биться сподручней, чем мечом – можно колоть, можно конем давить. Так что он ее метнет только в крайнем случае, например, если увидит, что в него лучник целится… Уворачивайся, подныривай под лошадь, можешь ее пырнуть ножом в брюхо, если не жалко.

– А чего жалеть? Своя жизнь дороже, – заметил сосед.

Остальные одобрительно загудели.

Бхима внимательно слушал товарищей. Джайну, с детства воспитанному в духе ахимсы, этот разговор казался чудовищной дикостью.

Он уговаривал себя: «Я на войну иду. Меня никто не заставлял. Хочу жениться на Винате – значит, надо терпеть, быть как все».

Но все равно, представив, как нож входит в тело коня, содрогнулся от омерзения.

Две недели назад, узнав о начале всеобщего призыва, Бхима отправился в Бхарукаччу, но уже на полдороге встретил армию андхров, которая двигалась со стороны Пайтана, столицы царства Сатаваханов, к реке Махи.

Надзиратель за арсеналом записал его в интендантскую книгу, потом выдал обтянутый кожей щит из бамбука – длинный и узкий, с закругленным верхом, а также копье и кукри – серповидный поясной нож с костяной ручкой, прозванный в народе «Коготь Ханумана». Нож гонд завернул в тряпку и сунул за пояс. Еще он купил за сорок пана у обозного купца толстую льняную рубаху.

Скрипели колеса телег, впереди утробно кричали слоны, им вторили верблюды и мулы. Сзади мычали обозные быки, тащившие боевые механизмы и снаряды: машину Джамадагни для метания больших стрел, разномастные катапульты, огромный, утыканный железными шипами столб, прозванный «Поднятая рука», который ставился вертикально, а затем обрушивался на врагов, торсионные баллисты…

Металлический лязг амуниции, глухой топот тысяч ног, гул человеческих голосов, рев животных – звуки армии на марше заполнили пойменную низменность.

Ополченцы были одеты как попало. Те, у кого есть деньги, выделялись. Нагарики – богатые горожане – закрыли грудь и бедра длинной железной кольчугой, зажиточные крестьяне облачились в куртки из слоновьей или буйволовой кожи. Большинство бедняков, таких как Бхима, довольствовались грубой холстиной. Многие шли босиком.

Зато оружие пехотинцев отличалось разнообразием: бхиндипалы с длинной рукоятью и широким топором на верхушке, трезубцы, копья с наконечниками на обоих концах, палицы, мечи, топоры, дротики…

Лучники с гор Виндхья, вооруженные длинными, в рост человека, кармуками из пальмового дерева или бамбуковыми кодандами с пеньковой тетивой, вышагивали отдельным отрядом. Без щитов, зато у каждого имелся внушительный колчан со стрелами из бамбука, тростника, тиковых щепок.

Мало кто одел шлем – и жарко, и неудобно: свагамы закрывали голову от палящего солнца тюрбанами или головными повязками, перехваченными поперек лба веревкой…

На закате войско разбило лагерь на берегу Махи. Невдалеке догорал подожженный ассакенами мост. Утром над рекой разнесся стук топоров и визг пил – саперы валили деревья для новой переправы.

Военачальники приступили к перегруппировке армии на патти – смешанные подразделения из десятка копейщиков, одного слона с лучниками и трех всадников.

В каждую патти назначили паттипалу[125]. Объяснили задачу: пехотинцы должны в бою оберегать своего слона и лучников, всадники – противостоять кавалерии неприятеля.

Бойцы принялись знакомиться друг с другом.

В центре лагеря установили высокий шест, на котором развевалось знамя Сатаваханов – алое полотнище с изображением бога солнца Сурьи. Интенданты выдали солдатам и офицерам жалованье за прошедший месяц, а также за месяц вперед. Сотники еще раз повторили с паттипалами основы боевого построения, после чего раздали вымпелы и раковины.

Мантики[126] долго сидели у реки, наблюдая за полетом птиц и прислушиваясь к вою шакалов на другом берегу. Наконец один из них прибежал к шатру махасенапати с радостным известием: да, боги благословляют завтрашний поход.

Пурохиты[127] развернули походные алтари, чтобы воодушевить воинов на смерть во имя махараджи и богов.

В эту ночь женщинам было запрещено находиться в лагере. Слуги покинули хозяев, отправившись в обоз. Армия андхров готовилась вступить на вражескую территорию.

Гатаспа вел подопечных на брахмодью[128].

Когда Иешуа спросил его, в какое место они идут, тот ответил коротко: «Будубурские пещеры». Спустившись в долину, троица двинулась в противоположную от города сторону. Белоснежные дворцы, ступы и храмы остались на равнине. Вскоре путников окружил густой лес. Пашупат уверенно шел по тропинке, раздвигая висевшие над головой лианы.

Впереди показалась сильно обмелевшая Дамра Нала. Чуть выше по течению река сжималась сопками. Скалистые берега, поросшие исполинскими баньянами, обрывались на высоте в несколько луков[129].

Кручи соединял висячий мост из сплетенных корней – корявых, перекрученных, покрытых мхом и лишайником, к которому вели вырубленные в граните ступени.

Поднявшись по противоположному склону, путники вышли на обширное плато, бугрившееся валунами и горбатыми складками черного базальта. Среди кочек пушистого мятлика зеленели заросли полыни и кусты барбариса с молодыми желтоватыми побегами.

В одной из каменных морщин зияла прямоугольная ниша с дверным проемом. Иешуа внимательно рассмотрел барельеф над входом: слоны идут друг за другом, держась хоботом за хвост, над ними беснуются пляшущие обезьяны.

Иудей нырнул под козырек. Впереди замаячил свет