Ланкмиллер, словно в ответ на мои мысли о нём, появился в дверях большой спальни и кивком указал на кровать.

Я отвлеклась от занимательного изучения вида из окна и перековыляла в указанное место, присела, свесив ноги, и выжидательно уставилась на хозяина. Тот встретил этот взгляд с титаническим равнодушием, у него было не очень приятное лицо, кислая какая-то мина, как будто ему сейчас нечто неприятное предстоит. Он наклонился, выудил из-под кровати что-то определённо тяжёлое и противно бряцающее, я едва только потянулась посмотреть, как цепь сомкнулась на моей голени.

– Кэри, что ты сделал? – прошептала я, потому что едва ли меня хватило бы на большее. Он знал, что его ответ ни к чему. Я прекрасно видела, что он сделал.

– Без истерик, – неприязненно морщась, предупредил мучитель. – Она достаточно длинная, не будет мешать передвижению по комнате. Уборная там, тоже достанешь, – он указал на неприметную белую дверь в углу, выпрямился и в упор на меня взглянул.

– Ты… не видишь во мне человека, да?

– Поверь, это для твоего же блага. Сниму, если научишься вести себя хорошо. – Он потянулся, чтобы потрепать меня по щеке, но я увернулась от этой ласки. – Ну и кто это тут заливал, что никогда не плачет?

Напрасная попытка разрядить атмосферу.

– Не дождёшься, – ресницы пришлось опустить. – Я… Меня, блин, от ненависти трясёт.

– Ясно, – он таким голосом это сказал уставшим, будто это я тут замотала его вконец своими выкрутасами.

– Сажать на цепь – и для моего же блага? Спасибо большое тебе, хозяин, – глухо проворчала я ему вслед, в дверь, захлопнувшуюся у него за спиной.

Как у тебя совести хватает строить из себя обиженку после такого, прикрывая свои гнусные фетиши заботой. Позорник. Я поднялась с кровати и поплелась обратно к окну. Скоро возненавижу все постели в мире за одну только ассоциацию. Если научусь вести себя хорошо, он цепь быстрее снимет – он так сказал? Интересно, что в его понятии означает это самое «хорошо». Можно подумать, я бунтую тут с утра до ночи.

Цепь бряцала от каждого моего движения, она даже не притворялась чем-то приличным или кокетливым, вроде тех ошейников, купленных им в секс-шопе. Ржавые болты и неприятно холодящий кожу металл, она была чем-то из мира пыток и пугала одним своим наличием. И тем, как это было унизительно, и тем, что мучитель мог достать из этого мира что угодно ещё. Что-то, что будет намного хуже. Я сжала голову руками, еле удерживаясь, чтобы не взвыть.

День тянулся медленно, солнце перемещалось по комнате, переползая с одной стены на другую, бликами отражаясь от циферблата круглых настенных часов. Лежать ничком на кровати и при этом ещё как-то умудряться грызть ногти – занятие слишком-то не привлекательное. Альтернативы, впрочем, особо не было. Я уже облазила все ящики в комнате – и все оказались пустыми, кроме, наверное, тех, что заперты. Чуть не сорвала тут самый кружевной накрахмаленный тюль и почти поскользнулась в ванной. План был перевыполнен.

Ланкмиллер какое-то время вроде бы как работал в кабинете по соседству, потом, наверное, отъехал по делам. Внизу слышались голоса его охраны, кто-то даже занёс мне поднос с едой, но я не успела рассмотреть, потому что исчез этот загадочный благодетель так же быстро, как и появился. Я вяло поковыряла овсяную кашу с сухофруктами, потом на какое-то время даже вырубилась, а когда проснулась, комнату затягивало в сумерки, песчаную сепию. Тишина стояла такая потусторонняя, что я на секунду испугалась, не склеила ли случаем ласты в этом мучительном одиночестве. Боль в рёбрах красноречиво намекнула, что нет.

Входная дверь хлопнула, и на лестнице послышались шаги. Когда Ланкмиллер наконец заявился в комнату, я сделала вид, что не замечаю его, хотя испытала странное облегчение. После нескольких часов бездельного одиночества даже его общество показалось чем-то вроде… неплохого варианта?

– Я в расцвете лет заработаю себе ревматизм, – Ланкмиллер с размаху упал на кровать, – или нервный тик.

Ну, мой хороший, у тебя и так большие беды с головой, ты уже много чего себе заработал.

Я осторожно выползла из-под его руки. Когда задыхаешься, игнорировать сложно. Это не помогло. Кэри на ощупь нашарил мой локоть и дёрнул за него, заставляя повалиться обратно.

– Так… а в чём дело-то? – пробубнила я в воротник ланкмиллерской рубашки. Если буду отползать, руку вывернет.

От чего вообще бывает ревматизм?

– Кику, всё это сложно. Мне нельзя отравиться и выпасть из рабочего процесса. Всего день, а уже такие завалы работы, что хоть вешайся. Я либо за монитором, либо за рулём – спину ломит просто нечеловечески, – почти что простонал Кэри, ероша волосы. – Целый день то суды, то партнёры, то ещё кто…

Я прикинула у себя в голове и тихонько хрюкнула. Ну, это, конечно, куда более напряжённо, чем весь восемнадцатичасовой рабочий день носиться между столиками пьяных похотливых мужиков, разнося их заказы, с перерывом на обед в пятнадцать минут. Я даже немного сочувствую.

– Ну… я могу сделать тебе массаж. Если хочешь. – Он вроде говорил что-то там про инициативу. Может, он её имел в виду под хорошим поведением, за которое можно не сидеть на цепи, как горбатая псина. Стоит попробовать. Стоит попробовать выкрутиться хоть как-то.

Кэри удивленно приподнял брови, выворачиваясь так, чтоб было видно моё лицо. Он изучал его несколько секунд.

– А ты у нас и это умеешь, что ли? – лениво протянул он, приподнимаясь на локтях.

– Угу. У меня диплом педиатра и сильные нежные руки, – пробухтела я, делая скучное лицо, но поспешила смягчиться прежде, чем огребу за свой хреновый сарказм. – Просто… тут вроде как больше нет конкурентов. Все твои нимфы остались в Шеле. Мог бы и не выпендриваться лишний раз…

– Резонно, – усмехнулся Кэри, снисходительно отнёсшись к моему ворчанию. – Только разденься, прежде чем начнёшь.

Я, кажется, поперхнулась. Не иначе, он воображает это таким уж для меня большим удовольствием, что я и к стриптизу ради него готова. Готова, чего уж. Только стриптиза не получилось, лёгкое платье в одну секунду почти без шелеста свалилось к ногам, я замялась немного, потом снова опустилась на кровать, позади принявшего сидячее положение Ланкмиллера. Может, это его практика с нижним бельем так действовала, или дело скорой привычки к трудностям – смущения я почти не чувствовала. Нарочито не спеша помогла ему снять пиджак. Он не торопил – некуда было торопиться. Закончиться всё это должно было постелью, я это понимала, а Ланкмиллер даже сомнений не допускал.

О, так у него подтяжки сегодня. Как мило. Не люблю ремни. Не люблю звук расстегивающегося ремня ещё с детства, из скудных клочочков воспоминаний о том, как отец меня иногда за шалости любовно поддавал под задницу.

Я спустила их и принялась одну за одной расстегивать пуговицы сорочки. У него запонки с золотым драконом. Это фамильный символ? Вроде того, что я видела на гербе в поместье. Чуть приподнялась на коленях, прижавшись к его спине, пытаясь достать до нижних пуговиц. Они поддавались на удивление легко, так, как будто у меня почти не дрожали пальцы.