– Правильно думал. Алексееву про Марту ни слова, не надо лишнего шума. И еще, убийцу надо бы задержать как бы случайно.

Бердников согласно кивнул:

– Мы тебя не подставим. Будь спокоен.

* * *

Марте дали срок, и немцы отвернулись от Гарейса, никто с ним не разговаривал, все вели себя так, словно его не было вообще. И Гарейс, понимая, что ничего нельзя изменить, исправить, решил – он недостоин жить на свете. Надо только выбрать момент, сделать так, чтоб никто не помешал. И во время работы на лесоделяне незаметно отошел в сторону и углубился в чащу, заранее прихватив веревку. Но, оказывается, был человек, который следил за ним – бригадир Бердников. Подошел, поглядел, как Гарейс прилаживает на сук веревку, и спросил:

– Помочь?

– Да я… Все равно жить не буду!

– А башкой своей подумал, что потом будет?

– Ничего не будет. Что может быть после смерти?

– А надо было подумать. Ведь если повесишься, так виноватым и уйдешь из жизни. Так подлецом тебя и запомнят. Умереть легко. А ты живи и докажи, что просто споткнулся, а не упал, что ты человек. Конечно, трудно быть изгоем. А Марте сейчас легче? Да и когда вернется, разве в покое ее оставят. Вот, может, тогда ей твоя помощь и понадобится. А с мужиками я поговорю, негоже человека со свету сживать.

И, видимо, поговорил. В последнее время Гарейс обедал в стороне от всех, и в этот раз направился было в сторону от костра, но окликнул Морбе:

– Андрей, присоединяйся к нам.

Не сразу Гарейс подошел к ним, и не потому что показывал гонор – ждал, когда высохнут внезапно выступившие слезы.

Когда Марта, наконец-то, вернулась, Гарейс все пытался остаться с ней наедине. Однажды это удалось, и, бухнувшись перед ней на колени, он схватил ее за руку и взмолился:

– Марта! Прости меня, пожалуйста! Я сделал это, потому что любил тебя, не мог без тебя жить и думал, то есть мне так подсказали, если ты отсидишься в тюрьме, то он от тебя откажется… Ты понимаешь, о ком я говорю?

– И твой план, кажется, удался, – усмехнулась Марта, не пытаясь вырвать руку.

– Это не мой план, а коменданта… а я просто из ревности потерял голову, и ему удалось одурачить меня. Он просто воспользовался мной. А я не хотел тебе зла. Прости, Марта!

– А я на тебя и не злюсь. Благодаря твоему плану все встало на место. Это я должна упасть перед тобой на колени.

– Я не понимаю.

– И не надо.

– Ты прощаешь меня?

– Я же сказала – прощаю.

Гарейс, все так же держа Марту за руку, сказал:

– Марта, я так сильно любил тебя! Мне так хотелось, чтоб ты стала моей женой!

– А теперь расхотелось?

– Что ты! Просто понял, я недостоин тебя, ты такая… а я предатель.

– Почему же недостоин? Ты красивый, умный, сильный. Лучшего мужа не найти.

– Смеешься надо мной? – Гарейс поднялся, отряхнул колени. – Правильно. Смейся.

– Я не смеюсь. Нисколько.

– И насчет мужа правду сказала?

– Конечно. Так что можешь присылать сватов. Если тебе моя хромота не мешает.

– Что ты, я ее не замечаю.

– Вот и прекрасно.

Первым, кому Гарейс сказал о согласии Марты выйти за него замуж, был Курт Якоби, его Гарейс попросил быть сватом. Курт, понимая, в каком состоянии Марта, посоветовал Андрею не торопиться, немного подождать. Гарейс с неохотой согласился.

И тут Бердников предупредил его о грозящей Марте опасности, и Гарейс, на правах жениха, не отходил от Марты днем. А ночью следил за ее бараком. И вскоре от недосыпания клевал на ходу носом. Но вмешался Иван Шмидт, отправил его отсыпаться. Сам Шмидт уже начал сомневаться, что Марте что-то угрожает.

А Марта, ни о чем не подозревая, призналась матери, что дала согласие Гарейсу. Августа Генриховна решение дочери не одобрила:

– Не надо играть своей, а особенно чужими жизнями. Андрея ты не любишь. Зачем даешь ему надежду? Он уже свыкся с тем, что ты с Ганей.

– С Ганей? А где он, этот Ганя? Что-то я его не вижу. Правильно. Зачем ему иметь дело с выселенкой, да еще судимой?

– Ты же сама от него отказалась, побоялась, что из-за тебя его выгонят из партии и уволят с работы. Сама решила, а теперь злишься.

– Решила. Зачем ему страдать из-за какой-то хромоножки. Вон сколько женщин вокруг.

– Какая же ты дурочка. Любит он тебя, любит! Я знаю. Поверь матери. Мы с ним только о тебе и говорили, все, до мелочей, расспрашивал. И даже сказал – я с Мартой вроде всю жизнь вместе прожил.

– Вот именно – прожил.

– Да он за тебя боится. Пойми. Боится, что снова посадят. Он нам с Матреной Платоновной так и сказал.

– Если так, мог бы прийти, объяснить.

– Да и ты могла бы подождать, когда к ним меня забирать пришла. А ты раз – и сорвалась. Даже чаю не попила, мне до сих пор неудобно перед Матреной Платоновной. А что он должен был подумать после этого? Что ты пострадала из-за него и больше знать его не хочешь.

– Да я хотела, чтоб он подумал именно так.

– Так чего злишься?

– Да потому, что я люблю его. Все сердце изболелось.

– Любишь Ганю, а Андрею дала согласие.

– Ну надо же как-то определиться с этим. Порвать окончательно.

– Сначала поговори с Ганей. А с Андреем ты счастлива не будешь, скажи ему, мол, пошутила.

– Я от своих слов не отказываюсь.

– Ну-ну.

Что Марта выходит замуж за Андрея Гарейса. Алексеев узнал от Новоселовой. Та была в курсе всего происходящего в селе и на лесоучастке. В магазин ручейками стекались все новости, и Новоселова, переполненная ими, как Лена весной, несла новости дальше. Для кого они были теплым душем, замочной скважиной в чужую жизнь, а кого таранили, словно льдиной.

Алексеев молча кивнул, услышал, мол, можешь быть свободна, и снова уткнулся в бумаги. Ответить боялся – перехватило горло. Новоселова постояла, удивляясь Ганиной реакции, была такая любовь – и вдруг исчезла. И, недовольная, поплыла обратно. Ей нравилось, если новость ошеломляла человека, если он охал, волновался, хватался за голову. В эти минуты она чувствовала себя артисткой, и ей нужны были «аплодисменты». А тут такое равнодушие.

Алексеев, закрыв за Новоселовой дверь, пометался по кабинету и сел, положив руки на стол и уткнувшись в них лицом. Все правильно. Для Марты так будет лучше, впереди спокойная жизнь, нарожает детей. Они мечтали об этом. Да он сам добивался, чтоб она была счастлива и чтобы ей ничто не угрожало. Но как хотелось увидеть Марту, заглянуть ей в глаза, спросить – любит ли она его по-прежнему, и самому сказать о своей любви.