– Марта выходит замуж, – не стал скрывать причину своего плохого настроения Алексеев.

– А что ты хотел? Ты же сам бросил ее. Думал только о себе, ах, какой ты хороший, отказался от любимой женщины ради ее спокойной жизни. Тебе наплевать и на то, что все думают, что ты порвал с Мартой по одной причине – побоялся исключения из партии.

– Пусть думают. Я не мог поступить иначе. Я готов все вытерпеть ради счастья Марты.

– А может, для Марты самое худшее в жизни, что ты бросил ее? Хуже тюрьмы и смерти. Ты спросил у нее, поговорил?

– Но я…

– Хотел как лучше. Но добро часто перетекает в зло, и наоборот. Иди, поговори с ней, пока не поздно.

– Не могу я, мама, не могу. Самое страшное – это когда из-за тебя страдают другие. Больше такого не будет.

– Ой, Ганя, как бы тебе не пожалеть потом.

После ужина вышли с матерью на крыльцо, присели на ступеньки, Модун пристроился рядом.

– Вот Модун – собака, а останется без хозяина, с ума сойдет от тоски. А каково человеку терять близких, – вернулась к разговору Матрена Платоновна. – Ты подумай хорошенько. Что сейчас чувствует Марта?

Ответить Алексеев не успел: во двор, чуть не вышибая калитку, ворвался Николай Соловьев. Модун с лаем кинулся навстречу, но тут же узнал его и завилял хвостом.

– Ганя, это… это… – Николай выдохнул и досказал: – Мария от своих пришла, ну, и это, на Марту Жорик с ножом напал. Убил Гарейса…

– А Марта? Она жива?

– Не знаю, – растерянно поднял плечи Николай. – Я, как услышал, сразу сюда. Подожди, я быстро, спрошу у Марии.

Последние слова он договорил уже вслед Алексееву, выбежавшему со двора.

Матрена Платоновна, прижав к щекам ладони, качала головой.

Только бы она была жива, только бы она была жива, как заклинание, твердил на бегу Алексеев, только бы она была жива…

Возле барака, где жила Марта, стояла толпа: немцы, Ножигов, Трубицин, Сомов. Жорик, связанный, с разбитым лицом, лежал на земле и что-то говорил… Марты среди собравшихся не было, и сердце Алексеева обдало холодом.

– Марта! Где Марта? – закричал он, хватая за рукав Курта.

– В соседнем бараке.

– Живая?

– Живая. Андрей Гарейс на себя удар принял. Если бы не он, Марта…

Последних слов Алексеев не слышал…

Заплаканную Марту, сидевшую на кровати, утешали Августа Генриховна и несколько женщин.

– Марта! – Алексеев кинулся к ней, опустился на колени. – Марта!

Марта обхватила его голову и прижалась к ней…

Августа Генриховна и остальные женщины вышли, оставив их одних.

– Марта, мне столько надо тебе сказать. Я так люблю тебя! Я хотел как лучше, хотел, чтоб тебе было хорошо, чтоб ты жила спокойно… А получилось… Я чуть не потерял тебя… Я виноват перед тобой…

– Я тоже виновата… Я не хотела тебе навредить… Я так люблю тебя!

Они говорили, перебивая друг друга, но слова и не были нужны. Они снова были вместе.

Позднее Алексеев узнал, как все произошло. Марта задержалась в соседнем бараке, а возле своего ее встретил вышедший из-за угла Жорик. Но дорогу ему преградил Гарейс. Во время борьбы Жорику удалось нанести Гарейсу удар ножом, который оказался смертельным. Но Гарейс не отпустил Жорика, пока не прибежали мужчины, привлеченные криком Марты.

За Жориком прибыл Дрюков, и с ним два милиционера. Приехал и следователь. Следователь остался в лесоучастке, а Жорика повезли в райцентр. С прибытием начальника милиции бандит приободрился, а вот Дрюков выглядел мрачно. Весь его план полетел к черту, и надо было немедленно избавляться от Жорика. И что-то не верилось, будто Жорика поймали случайно, его ждали, и предупредить немцев мог только один человек – комендант Ножигов. Подстраховался Леонид Мартынович, испугался, что в случае смерти Марты начнут копать, выяснять, кому это было нужно. Да, ни на кого нельзя положиться. С другой стороны, зачем Ножигову рушить свою жизнь? Везет Алексееву, теперь их с Мартой никто не разлучит.

Вел Жорика к машине сам, шепнул ему, что надо делать. И когда в пятнадцати километрах от лесоучастка дорога, петляя, вышла на крутой берег Лены, Жорик запросился по маленькой нужде.

– Потерпишь, – зло бросил Дрюков. Его и в самом деле распирала злоба.

– Не могу, гражданин начальник, штаны не жалко, машина провоняет.

– Ладно, останови, – приказал Дрюков шоферу и вылез из машины.

А милиционерам сказал:

– Сидите в машине, мне с этой сволочью наедине поговорить надо.

Развязал Жорика, шепнул:

– Вернешься и докончишь дело. Сейчас бегом вниз и за деревья. Пошел!

Жорик не двинулся с места:

– Хитришь, начальничек. Я побегу, а ты мне в спину. Смотри, я Варвару предупредил, если со мной что случится, она сразу в НКВД.

– Дурак! Мне Марту убрать надо. А кто, кроме тебя, это сделает? Беги!

Жорик толкнул Дрюкова и рванул вниз по косогору… Из машины торопливо вылазили милиционеры. Жорик, как бежал, так и перевернулся через голову и распластался на спине, раскинув руки. Дрюков никогда не промахивался.

Ножигова вызвали в районное управление НКВД, он выехал вместе с Сомовым, у которого были дела в леспромхозе. В дороге Ножигов удивлялся тому, что Воробьева Лиза на похоронах Жорика плакала:

– Бил, как сидорову козу. Испоганил ей жизнь. А она – слезы ручьем. Не понимаю.

– Что тут непонятного? Она не по Жорику плакала, а по своей загубленной жизни. Да и потом, кто поймет женскую душу? Может, она по-своему любила его? Какое-то притяжение между ними было, раз сошлись, не одно же физическое влечение?

– Время подошло, вот и вышла. А что любила? Едва ли. Просто деться некуда было. Да разве она одна, скольких женщин мужья бьют, и ничего, живут.

– Жорик, конечно, изверг был еще тот. Кстати, после его смерти узнал, никакой он не Жорик, а Степан. Многое непонятно в его смерти. Зачем было в него стрелять? Разве он смог бы убежать от таких молодых, здоровых милиционеров? Конечно, нет. Это раз. И второе. Зачем ему убивать Марту Франц? Их пути нигде не перехлестнулись. Я тут поразмыслил над этим и пришел к такому выводу. Страшно сказать.

– А ты не говори, – пробурчал Ножигов.

– Тоже догадался?

– О чем?

– Да все о том же. Не знаешь, почему Дрюкова с должности сняли?

– Фаина, сестра его, срок мотает.

– Вот оно! – оживился Сомов. – Как я про это забыл. Алексеев Фаину за руку поймал. Черт возьми! Вот теперь все ясно, все встало на свои места. Есть заказ и есть мотив, а Жорик просто исполнитель. Кому сказать, не поверят.

– А ты не говори, – посоветовал Ножигов, ему начинал не нравиться этот разговор.

– Да уж само собой. Я себе не враг. Эх,