Она замирает на полушаге и поднимает глаза к небу, словно в поисках ответа.

– Если честно, милок, не уверена. Там постоянно шумят. То вечеринка, то просто телевизор.

– А на следующий день? Вы видели его, Эбади?

– Нет, кажется. Я пыталась привлечь ответственных за окружающую среду, но им, похоже, недосуг таким заниматься.

– Хорошо, – немного расстроился я.

Она старается не встречаться со мной взглядом и все рыщет глазами по воздуху, как будто в поисках чего-то.

– Подождите. Вот вы сказали, и я вспомнила: тем утром я кое-что подметила. Было очень рано, шесть или около того. Я услышала на улице голоса, а еще подъехал фургон. Он меня и разбудил. В общем, я выглянула в окно и увидела каких-то мужчин, которые выносили вещи из квартиры. Вообще на всех плевать. Только представьте! В шесть утра!

Таращусь на нее во все глаза и пытаюсь переварить услышанное. Он вернулся. С подмогой.

Наверняка выносил ее тело. Вот почему полиция ничего не нашла.

– А его вы видели? – уточняю.

– Пожалуй что нет. Только грузчиков. Не похож он на тех, кто станет руки марать. Нынешняя молодежь вся такая, по-моему. Вот мой муж, он бывало…

Не дав ей закончить предложение, я благодарю и бросаюсь бежать по улице; от новостей разрывается голова.

Глава шестнадцатая

Суббота

В юго-восточном Лондоне я оказываюсь около полудня. Каким бы огромным ни был мир, каким бы необъятным во всех отношениях, мы все равно замыкаемся на орбите радиусом в несколько миль. Нас притягивает то, что нам знакомо, – отсюда и все наши беды. Я и сам стремлюсь к знакомому – чтобы сосредоточиться, не отвлекаясь ни на что внешнее. Вот почему я здесь, в Далич-парке, с нарождающейся головной болью, но ясным умом; я здесь, чтобы думать.

Это всегда было местом Грейс. Меня накрывают воспоминания или, может быть, сны. Вот скамейка, и я рою руками землю. Земля поддается. Но на этом все.

У нас могло получиться. Я все еще верю.

* * *

Помню, как читал ей под тем деревом и как мы потом встретились после разрыва. В каком-то смысле мы росли здесь вместе – люди и деревья, от саженца до дуба. Однажды в разгар лета я завязал ей глаза и повел через парк. День рождения у нее в декабре, но зиму она ненавидела. В тот год мы решили отпраздновать в августе, под солнцем, чтобы у нее наконец появилась солнечная фотография со дня рождения. Утром, заранее, я накрыл за деревьями пикник с сандвичами и шампанским, а в качестве сюрприза пригласил Себа с Ниной.

– Боже, Ксандер!

– С днем пока-еще-не-рождения, Мэйб.

Помню и другой эпизод, через пару недель после инцидента с Ариэлем. Я пытался убедить и себя, и ее, что не ревную или, если быть точнее, что больше не ревную, так как понял, что моя ревность подрывает ее доверие ко мне. Я позвал ее на прогулку в парк – как бы просто так, – а в это время карман мне жгла маленькая коробочка. Не было ни малейшей причины волноваться; ну правда, это была лишь просьба заключить мир, но эта просьба имела характер предложения. А может, в каком-то смысле и была таковым. Держась за руки, мы неторопливо дошли до пруда с лодками, а затем повернули вдоль него. Когда-то Грейс потянула меня кататься на лодке, но я упрямо отказывался, и она сдалась. Я не хотел разбавлять воспоминания о той ночи, когда мы вдвоем взяли лодку. Сесть в одну из тех лодок на пруду означало осквернить эту память. Мы миновали припаркованные зеленые водные велосипеды и уже ушли было дальше, как вдруг я предложил вернуться.

– Ну ладно, Мэйб, – сказал я, – но только один раз.

Она удивленно подняла брови, а потом ее лицо озарилось счастьем. Галантно помог ей забраться в лодку и пошел оплачивать; она сидела и ждала меня, радостно улыбаясь. Солнце жарило нещадно, и, пока мы отчаливали, я успел основательно перегреться. Пока лодка плыла по инерции, я немного передохнул, а затем вытащил коробку. Сердце билось как бешеное.

– Это ракушка, – объяснил я, когда она достала из коробки маленькое золотое украшение на золотой цепочке, – Фибоначчи и все дела.

Я старался звучать небрежно.

Она надела сразу, ее глаза лучились счастьем, и я вздохнул с облегчением.

С того дня она носила ее постоянно.

Пока не перестала.

А потом пошли подарки от Ариэля. Какие-то мелкие безделицы. Дешевые побрякушки из Чайнатауна: блокнот с «инь» и «ян», палочки благовоний, значки с буддистскими символами. Вся правда в том, что я бы никогда не ревновал так сильно, если бы не повстречался с ним лично. Он был подобен сильфу, пританцовывал при каждом шаге. А я – огромный, неуклюжий, неповоротливый. И все же, думаю, я бы смог это пережить, если бы не увидел, как он на нее смотрел – как на добычу. И больше того, если б не увидел, что она сама этого не замечает. Поверить не мог, что ей неведомы такие мужчины-хищники.

Наш спор вырос из улыбки на лице. У небольшого нефритового Будды. То был подарок на Рождество (Грейс даже не поняла, насколько нелепо дарить на Рождество статуэтку Будды). Утром, прямо у меня на глазах, она развернула упаковку, достала фигурку и задержала на ней взгляд чуть дольше, чем мне казалось уместным. Затем погладила ей голову – чуть нежнее, чем мне казалось уместным.

– Так приятно, что он не забыл, – произнесла она, аккуратно поставив фигурку на камин.

День или два спустя я случайно смахнул ее. То ли пыль протирал, то ли еще что.

– Ксандер! – воскликнула она, увидев скол. – Ты специально!

– Я не нарочно, – рассмеялся я.

Смех мой был принят в штыки, поэтому в конце концов пришлось согласиться, чтобы Грейс поставила фигурку в нашу спальню. У нас был только один прикроватный столик – вот на нем Будда и расположился во всем своем благолепии, прямо у меня под носом.

Улыбающийся зеленый человечек вызывал у меня изжогу каждый раз, как я на него смотрел. И вот однажды ночью я выключил свет, подмигнул статуэтке и повернулся на бок. Позднее, в кромешной темноте, пока Грейс лежала целиком погребенная под тяжестью сна, с великим Буддой произошло нечто ужасное. На этот раз он разлетелся на тысячу блестящих жизней.

Утром Грейс ушла. От меня.

Была суббота; она собрала сумку и, вся мрачная, покинула дом.

– Куда ты? Это случайность.

Она ничего не сказала, в ответ лишь громко хлопнула дверью.

Я был зол, что она испортила