почти _в_р_а_г. Я не говорю о себе-писателе… — нет: только — как о твоем «корреспонденте», («друг») — ведь не жулик же я, не «совсем безразличный», «никакой»..? А я уверен, что ты навоображала — Бог знает что! Утаил? Скрыл? Потерял?.. м. б. «сознательно _п_о_т_е_р_я_л»? Чтобы сделать больно, «насмеяться»?.. Предполагаю лишь. Но если хоть частичка всего этого тебе приходила в мысли… — то _к_а_к_о_г_о_ же мнения ты обо мне?!.. Но это — личное. А мой вывод об отношении твоем к твоему творчеству таков: «очень _в_с_е_ легковесно». Нет, ты _н_е_ захвачена, ты — _н_е_с_е_р_ь_е_з_н_а. Ив этом я убедился за дни твоего бытия в Париже. _Т_а_к_ обходиться со мной… — то клясть, то грозить, то «преграждать», то обвинять, то — требовать… — _т_о_… — нежить, то приласкивать, то молить о просветлении, то взывать к чистоте, к братству, к дружбе, к тихости…; — то — обещать, заверять — и все это так, будто _н_и_ч_е_г_о_ _н_е_ _с_л_у_ч_и_л_о_с_ь!.. Нет, _т_а_к_ _л_е_г_к_о_ принимать _в_с_е… я не могу. Я не _в_е_т_е_р, который носит и аромат цветов, дыханье горных далей, и… пыл, и гарь, и дым и… _х_у_ж_е!.. Я не склад — _д_л_я_ _в_с_е_г_о, не свалка. Я не только просто «корреспондент»… — я еще и _л_и_ч_н_о_с_т_ь, и ты знаешь — кто и для чего, и _в_о_- Имя _ч_е_г_о_ я жил, живу… А вот, оказалось что я — для тебя — _ч_у_ж_а_к_ и почти _н_и_к_т_о. Безликий NN… — так, проходящий. Которого не замечают. Но _т_а_к_ даже с «проходящим» не обращаются… — особенно _п_о_с_л_е_ очень многого и очень _в_а_ж_н_о_г_о.

Не укоризнами сыпать в тебя хочу: _п_р_а_в_д_у_ сказать тебе хочу. Говорю это _с_е_г_о_д_н_я, в канун Светлого Христова Дня, — не _л_г_у. И ты прими эту правду, как _п_р_а_в_д_у_ мою, не как укоризну.

Если ты приедешь, если я еще буду жив, или буду в силах говорить с тобой и слушать тебя, я тебе _в_с_е_ скажу (что в силах сказать), и многого надо будет коснуться. Распутать — и распутаться. Для меня, по крайней мере. Искренно скажу: _т_е_п_е_р_ь_ во мне нет прежнего _н_е_п_р_е_о_б_о_р_и_м_о_г_о_ желания тебя увидеть, как было до твоего 1-го приезда. И это ты, ты… (я лишь из-за твоих «реплик» — тут повинен) _т_ы_ _в_с_е_ _д_е_л_а_л_а, (и до-делала!) чтобы _в_ы_ж_е_ч_ь_ из меня это «непреоборимое», повелительное желание-жажду _у_в_и_д_е_т_ь_ тебя!.. Ты меня под-секала, ты _с_а_м_а_ вынимала, выса-сывала себя из моей души. Т_а_к_ _я _в_и_ж_у_ себя, свое, — в отношении тебя, к тебе, тебя ко мне.

Ты знаешь, что я — не только «я», но и я, _д_а_в_ш_и_й_ _о_т_ сокровенного во мне — открыто, явно, реально, давший, созидавший, создавший — этого не закрыть.

И это тебе извечно.

И вот, при всем этом — _т_а_к..!

Какой же вывод?!..

Очень больной, — по крайней мере — для меня. Думаю (и хочу верить), что и — для тебя (в светлые минуты, хотя бы, когда ты опоминаешься).

Не для укора сказал тебе все это: для прояснения _в_с_е_г_о_ — в наших отношениях, в нашей _с_в_я_з_а_н_н_о_с_т_и_ душевной. Не смотря ни на что, эта «связанность» — _е_с_т_ь, да, чувствование ее — и во мне, и в тебе…

Прости же, прими эти мои _п_о_с_л_е_д_н_и_е_ признания. Я должен был высказаться. Не укором, а моей, — м. б. и _б_о_л_ь_н_о_й_ правдой. Мне больно писать это. Но и замолчать этого я не в силах. Я могу частично сгущать, обострить… но сущность — верна. Ты совестью твоей, твоею чуткостью (они взывают в тебе в лучшие твои миги) — _п_р_и_з_н_а_е_ш_ь_ это.

Дурного, темного — не питаю к тебе, говорю перед Богом, в Его Светлый День. Я хочу тебе _с_ч_а_с_т_ь_я_ (высокого), я хочу, чтобы ты _о_б_р_е_л_а_ _с_е_б_я.

Больше у меня нет сил. Я должен лечь.

Господь с тобой, дорогая Олюша, Оля моя… — мне очень больно было так говорить, но я не могу не сказать. И все, что я тебе говорил за эти 8 лет, я старался говорить, слушаясь сердца — правды, иногда, даже очень часто, — в огненности и страстности. Но это ты понимаешь — почему. Если бы ты была мне безразлична, «просто так»… — я бы ни-че-го не говорил тебе.

Твой — истинно! — Ваня

Вот, случайно пропущенная белая страница… — она пригодилась, для заключения.

Многого, затронутого тобой в последних письмах — нет сил касаться. В частности, твоего приезда. Твоя воля. Как — тоже твоя. Могу лишь заметить: остановиться в Bellevue… — опять утомительное снование, потеря сил, дерганье, потеря времени. Тихий отель — самое лучшее: _н_е_з_а_в_и_с_и_м_о_с_т_ь.

«У меня» — нет, не говорю даже, и ты понимаешь, почему: помимо _в_с_е_г_о… этот «проходной двор»!.. Это ужасно. _Т_о_г_д_а_ было ужасно, теперь — кошмар. Нет, и не касаюсь. Но останавливаться у К[сении] Л[ьвовны] — после того, как в течении месяцев не писали друг другу, — это же недопустимо, ты поймешь, вдумавшись. Да, я искренно скажу: для меня (да и для тебя!) _л_у_ч_ш_е_ нам не видеться больше. Просто, физически лучше: у меня не достанет _с_и_л_ душевных да и физических — «быть на струне». Лучше не встречаться. Больно, да… — правду говорю, но — _л_у_ч_ш_е. В.

Твои пасхальные цветы — прекрасны, _с_в_е_т_л_ы_ мне! Они — последние.

180

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

17. IV.47 вечер

А я так вот непреодолимо хочу тебя увидеть, мой родной Ванечка… Читаю твое горькое письмо и… что же мне остается? Как бы хотела походить за тобой. Нет, не для раздражений (всякого рода) стремится душа моя к тебе! Ласково и тихо хочу обвеять тебя заботой. Ты устал, друг мой. Ты предельно устал. Я боялась этого чтения. Помнишь, как долго ты страдал тогда тоже после чтения?! Ангел мой, Ванюша, золотко, тихий мой светик… Я не пойду вразрез с твоим желанием и не приеду, если ты этого не хочешь. Но как мне горько от того. Ах, как горько! Я тоже вся утомилась. И дохожу иногда до отчаяния. Так хочу покоя, досуга и… работы по сердцу. Тишины хочется. Да, Ксения Львовна не отвечает. Я думаю оттого, что влезла в «драму». Я страшилась бы суеты Парижа и всего того, что рвало мою душу. Ты никогда меня еще не видел такой, какая в самом деле. То ты представлял меня неизмеримо лучшей, то… Но не хочу этого касаться. Я мира и тишины хочу между нами. Только этого. Порой… теперь все чаще, думается, не уйти ли мне в монастырь. Но, увы, — их нет, — разве в Сербии только? Что даст мне жизнь в этом суетном миру, что дам я ей? М.