Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не скрипеть зубами. Я потратила больше пяти часов на поляне среди цветов, от которых начала чихать. Пять часов я пыталась правильно сплести треклятый венок, не раз порезав пальцы и несколько раз получив тонким берёзовым прутом по лицу после того, как неверно его закрепила. Мира, Ясна и Злата хохотали, глядя, какими некрасивыми получились первые два венка. Я умоляла их помочь, но они настаивали, что подобное нужно сделать своими руками, а потом между собой громко обсуждали новость, что впервые видят княжну, не умеющую плести венки.

А всё началось ещё неделю назад, когда Ясна устала наблюдать за моей непроходящей тоской по косторезу и протянула мне свой кинжал с предложением поехать и всё-таки прирезать его ночью. Кинжал я взяла, а затем пошла им срезать ветки берёзы, травы, ягоды и красивейшие цветы. И вот под конец лета я стою с протянутым венком в руках на пороге дома Гавана в Долкоре.

– Вы ничего не можете друг другу предложить, Мара, – с искренней печалью предупреждает Гаван. – Я понимаю твои чувства, но этот венок не более чем символ. У вас не будет ни детей, ни семьи. Вам будет лучше порознь.

Каждый мой нерв звенит от мысли, что Ирай где-то рядом, и я полностью игнорирую слова Гавана, и так всё зная. Но, взяв кинжал сестры в руки и выслушав шутку Ясны, я внезапно поняла, что устала от стороннего влияния на свою жизнь. Какие-то наёмники разрушили мою семью, Мары забрали меня из дома, Сумерла отобрала мою жизнь, и теперь я хочу сама создавать своё будущее.

– Позови его, – твёрдо говорю я.

– Его здесь нет.

– Тогда где он?

– Этого я не скажу, – упрямится Гаван, явно чувствуя отеческую любовь к косторезу.

Но я знала, что так просто у меня не получится. Вешаю венок на руку, а из сумки на поясе достаю новенькую, расписанную изысканной резьбой пару игральных ложек. Эти ложки особенные, потому что резьба в ручке залита тонкими ручейками золота. Как я и ожидала, глаза Гавана начинают светиться, а лицо вытягивается. Мужчина быстро приходит в себя, с трудом отрывает взгляд от предмета и хмуро смотрит на меня:

– Ты не можешь подкупить меня подарками.

Я наклоняю голову, и мои губы растягиваются в сладкой улыбке, смущая собеседника.

– Кто сказал, что это подарок, Гаван? – Мои слова сочатся приторным мёдом, но кузнец приходит в замешательство, а потом в ужас, стоит мне ухватить инструмент в самом уязвимом месте и упереться большим пальцем в шейку ложки.

– Ты не посмеешь, – напряжённо выдавливает он.

– Меня часто недооценивают, – отзываюсь я, грозясь сломать музыкальный инструмент прямо перед ним.

Единственный раз, когда Гаван вышел из себя, – это в день, когда детвора прямо у него на глазах швырнула ложки в костёр. Они думали, весело будет. Поделом получили, а дом кузнеца, как я знаю, они до сих пор по широкой дуге обходят.

– Ты не такая, Мара, – с признаками нужной мне мольбы шепчет Гаван и делает шаг навстречу, но я отступаю и надавливаю. Кузнец весь цепенеет, слыша натужный стон дерева.

– Не забывай, что меня воспитывала Ясна, – напоминаю я, а мужчина чертыхается, зная её характер. – Где Ирай?

– Давай ты просто…

– Где Ирай? – угрожающе тяну я, притворяясь, что надавливаю на ложку сильнее.

– Хорошо, проклятье, хорошо! Выезжай из Долкора по северному тракту, скачи прямо до развилки. И сворачивай на ту, на которую смертные не сунутся, – витиевато отвечает кузнец.

– Как я пойму, что дорога правильная?

– Ты Мара и всё поймёшь.

Не слушая больше, я бросаю кузнецу его новые ложки и стремительно сбегаю к своему коню, уверенная, что Гаван мне ещё припомнит этот шантаж.

Ирай чувствует моё приближение, хоть я и выхожу на поляну как можно тише. Он сидит ко мне спиной среди редких деревьев. Похоже, косторез здесь не первую ночь и, может, даже не последнюю, потому что тлеющий костёр рядом с ним уже явно не новый. Его конь отдыхает в стороне без седла. Солнце зайдёт только через пару часов, но спальное место костореза уже приготовлено.

Ирай без рубашки, а на его спине ещё остались капли воды, да и кончики длинных волос влажные. На костре жарится рыба.

Снова рыбачил.

Косторез, сгорбившись, что-то делал, но теперь распрямляет спину, прислушиваясь. Он не оборачивается, но определённо знает, что более не один. Я замираю, решая не облегчать ему задачу определить меня на слух.

Какое-то время он продолжает сидеть с напряжённой прямой спиной, но потом громко хмыкает и возвращается к своей работе. В сторону летит длинная стружка коры. А затем косторез начинает говорить нараспев, растягивая слова так, как это делают южане, повторяя незатейливые строчки. Они думают, что эти стишки могут призвать Мару. Я закатываю глаза, слыша неприкрытую насмешку в голосе костореза:

– Мара, Мара, выходи. Тут завёлся мертвец! Мара, Мара, помоги. Убей его, наконец! Поострее меч…

– Твоё чувство юмора не улучшилось, – вяло перебиваю я, подходя сбоку. Теперь он может меня видеть, но между нами всё равно не меньше трёх метров.

– Но ведь работает, – смеётся себе под нос Ирай, продолжая выстругивать что-то из куска дерева. – Всего пара строк – и Мара тут как тут.

– Тогда почему ты не спел их раньше?

Его рука дёргается, он надавливает слишком сильно, и нож застревает в дереве.

– Переживал, что явится Ясна с чем-нибудь острым, – со слишком длинной заминкой Ирай выдаёт очередной насмешливый ответ.

Он не смотрит на меня, намеренно склоняясь ниже, чтобы его русые волосы скрывали даже боковой обзор. Косторез продолжает работу, а деревянная стружка улетает дальше, чем раньше, выдавая чрезмерную резкость движений.

– Кто додумался на развилке поставить указатель с предупреждающей надписью «упыри»?

– Мы с Валадом, – самодовольно отвечает Ирай. – Раньше здесь и вправду было много упырей, но мы от них избавились.

– Тогда зачем указатель?

– Нужно было где-то тренироваться в качестве Морока, чтобы люди под ногами не мешались. Так что те, кто умеет читать, огибают это место, позволяя побыть в тишине. Обычно я здесь работаю с костями или деревом.

Киваю, одобряя их находчивое решение. Вряд ли найдутся люди, готовые ради забавы пойти сюда и проверить, врёт ли указатель.

– Посмотри на меня, Ирай.

Его нож вновь замирает, косторез прекращает своё занятие, но головы не поднимает.

– Тебе не стоило приходить, – со всей серьёзностью говорит Ирай.

– Это не тебе…

– Ты умерла, Веледара. Умерла, потому что попалась под руку, когда мне нужна была Мара, – с ещё большим нажимом перебивает косторез,