так же страшно, как и в прошлый раз. Я хотел позвать папу, но мой голос меня не слушался. От запаха земли подкатила тошнота, но когда она взяла мои руки и положила их на свои груди, я совсем забыл о запахе. Она протянула руку, стянула с меня пижамные штаны и толкнула меня на кровать.

Мы пробыли в постели некоторое время, и мне уже не надо было идти в уборную, и запах влажной земли меня уже не беспокоил.

Она что-то делала со мной в постели. Некоторые вещи я хотел, чтобы она делала, но большую часть нет. Когда все это закончилось, я заплакал, и как только она ушла, бросился в свой шкаф и разбил все маленькие скульптурки, которые сделал. Я больше не хотел иметь ничего общего с ней. На следующее утро, когда папа был занят бритьем и прочим, я собрал осколки, вынес их на задний двор и бросил на кучу веток, которую мы собирались сжечь на следующей неделе.

Позже, в тот же день, я наконец набрался смелости поговорить с папой о музее и спросил его, знает ли он, кто была эта женщина.

— Блюм сказал: "Она мать всех нас", — сообщил я ему.

— У Блюма куриные мозги. Он не знает, о чем говорит.

От этих слов я рассмеялся, но папе было не до смеха. Он перестал полоть, оперся на мотыгу, и посмотрел на меня с каким-то серьезным выражением лица.

— Никто не знает, кто эта женщина, — сказал он. — Одно время ходили разговоры, что она была здесь, в Долине, ещё до нас, когда здесь жили только индейцы. Старик Джейкобс говорил, что помнит её со своего детства, и тогда она выглядела точно так же, — папа покачал головой. — Все, что я знаю, если когда-нибудь увидишь эту женщину, держись от нее подальше. Не подходи близко. Иначе… — его голос постепенно затих. Он задумчиво посмотрел на Долину. Я был уверен, что он думает о женщине. Вспомнив маленькую скульптурку из коровьей шкуры, которую он сделал с маленькой дырочкой между ног, вспомнив, что женщина делала со мной, меня пробрал жуткий холод.

На минуту мы погрузились в молчание.

— Как выглядела мама? — спросил я. Раньше я собирался задать этот вопрос миллион раз, но так и не смог решиться. — Я никогда не видел её снимка.

Он снова начал полоть, делая это так, чтобы не смотреть мне в глаза.

— Не думай об этом, — сказал он. Это был не тот ответ, который я хотел услышать. — Лучше возвращайся к своим делам.

Я вернулся к работе, но не переставал думать об этом. Я не мог понять, почему Блюм не делал скульптурок женщины, а только обычных людей, людей из Долины, людей, которые как раз таки делали скульптурки женщины. Для меня это была какая-то бессмыслица.

Позже, в тот же день, мы узнали, что Ропер, Бен и друг Бена Оуэн накануне вечером погибли в аварии на Пайнтоп-роуд. По видимому, это произошло сразу после того, как они высадили меня. Мне повезло, что они высадили меня первым, иначе я тоже мог бы погибнуть. Шериф сказал, что они, должно быть, выпили. Я точно знал, что это неправда, и не мог отделаться от мысли — авария как-то связана с этой женщиной.

Может именно поэтому она пришла в мою комнату.

Я был напуган, как никогда в жизни, и следующие несколько дней оставался рядом с домом: спал, ел, занимался домашними делами, держась как можно ближе к папе. Даже если мне нужно было пописать посреди ночи, я сдерживался, не вставал и крепко держал глаза закрытыми до утра. Я не видел эту женщину и ничего не слышал, и больше не делал скульптурок, хотя, по правде говоря, когда я копал яму для столбов и наткнулся на индейскую глину, мне очень даже захотелось этого.

Несколько дней спустя к нам пришла толстая женщина.

Я, как всегда, ел хлопья на кухне, а папа пил кофе на веранде, чего он почти никогда не делал. Выглядело так, будто он знал, что она придет. её привел Блюм. Какое-то время они сидели и шептались на крыльце, а потом позвали меня.

— Никогда не угадаешь, кого она выберет, — тихо говорил папа, но как только я вышел на улицу, сразу же замолчал и вскочил со стула. Все трое стояли на другом конце крыльца — толстая женщина посередине. Блюм держал её за руку, будто маленького ребенка. Выглядела она как какой-то великовозрастной дебил. Папа откашлялся и попытался улыбнуться мне.

— Какое-то время у нас будет гость. Мистера Пикенса, э…

— Сестра, — подсказал Блюм.

— Сестра поживет у нас некоторое время. Она из…

— Из-за пределов Долины, — сказал Блюм.

— И я сказал мистеру Пикенсу, что она может пожить в твоей комнате.

— Почему бы ей не пожить с мистером Пикенсом? — спросил я. Не очень то мне хотелось, чтобы кто-то занимал мою комнату.

Блюм в своей излюбленной манере вытаращился на меня.

— Это невозможно.

— У нас достаточно места, — сказал мне папа, и от того, как он это сказал, мне совсем расхотелось дальше задавать какие-либо вопросы.

Всю следующую неделю женщина жила у нас. За все это время Блюм так ни разу и не навестил её, и в мою голову закралась мысль, что на самом деле она не была его сестрой. Она почти не выходила из моей комнаты, только покушать, но даже тогда практически не разговаривала, почему я и решил, что она скорее всего дебилка. Однажды, когда мы ужинали, она закончила есть и улыбнулась. её улыбка напугала меня до чертиков. Она наклонилась над столом и сказала:

— Уже скоро.

Я понял, что она обращалась ко мне, но не знал, что она имела ввиду.

— О чем она говорит? — спросила я папу после того, как она встала и вернулась в мою комнату. — Что произойдет скоро?

Он покачал головой и ничего не ответил.

Я сплю на диване, но в ту ночь папа уступил мне свою кровать и сказал, что будет сам спать на диване. Он велел мне запереть дверь спальни и не выходить, что бы я ни услышал.

Я чувствовал, что что-то происходит, и планировал бодрствовать всю ночь. Я хотел выяснить, что конкретно происходит, но сразу же заснул и ни разу не проснулся. На утро, когда я зашёл на кухню, папа уже завтракал.

— Комната снова твоя, — все, что он сказал мне.

Вот как я узнал, что толстая женщина ушла.

Он больше ничего об этом не говорил, да и я