не переступал порог его дома и не хотел этого делать сейчас, но я не мог сказать "нет", мне было нужно, чтобы он отдал деньги, которые задолжал, а если я его разозлю, то он, быстрее всего, этого не сделает. И папа надерет мне задницу, если я вернусь с пустыми руками. Поэтому я сказал "конечно" и вошёл внутрь.

Там было темно, как в аду, и пахло ещё хуже, чем во дворе. Я осторожно ступал, почти уверенный, что на полу куриное дерьмо. Возможно, и собачье тоже. Блюм велел мне ждать и ушёл в другую комнату за деньгами. Это заняло у него некоторое время. Постепенно мои глаза привыкли к темноте и я увидел на стене, на узкой самодельной полке, рядом со стойкой для оружия шеренгу вроде бы маленьких кукол. Я подошёл поближе, чтобы получше рассмотреть их. Они были сделаны из высохших частей животных, в основном куриных потрохов, скрученных и связанных вместе волосами и леской. На них было надето немного одежды: брюки, рубашки и даже шляпы.

Фигурки были похожи на наших соседей, других фермеров и владельцев ранчо.

— Я сделал их сам, — гордо сказал Блюм, входя в дверь.

Я просто кивнул, не знал, как на это ещё можно реагировать.

— Собираюсь показывать их всем.

— На ярмарке?

— Нет. Устрою у себя музей.

Я кивнул, как будто то, что он сказал, имело смысл. Он снова не мигая вытаращился на меня.

— Хочешь посмотреть?

На самом деле я этого не хотел, но у меня ещё не было денег, поэтому я солгал и сказал "да". Мы вышли обратно на улицу, и я наконец-то смог нормально дышать. Запах куриного дерьма все ещё ощущался, но он был не таким сильным, и к тому же дул легкий ветерок.

То, что Блюм назвал своим "музеем", было сараем. Точнее комнатой в сарае, комнатой, которую он сделал сам в том месте, где у обыкновенного владельца ранчо были бы стойла, только Блюму не нужны были стойла, он разводил исключительно кур и не держал ни коров, ни коз, ни даже лошади. Он настелил там деревянный пол, и по краям расставил столы, оставив центр комнаты пустым. На столах я увидел ряды маленьких фигурок, похожих на те, что были в доме.

— Все они сделаны людьми здесь, в Долине, — сказал он. — Я собирал их на протяжении многих лет и теперь выставлю в своем музее.

Я посмотрел на ближайший столик. Куклы на нем были сделаны из всякой всячины, но все они выглядели так, будто это одна и та же женщина, и ни на одной из них не было никакой одежды.

Блюм поднял одну. Обычная засохшая глина, которую размяли и покрасили, чтобы она приобрела реальные очертания. Он протянул её мне.

— Знаешь, что это такое? — спросил он с хитрым выражением на лице.

Хотелось бы мне сказать, что я этого не знаю, но я все прекрасно знал, потому что у меня у самого в шкафу было несколько точно таких же.

Я кивнул, боясь заговорить, боясь, что он может услышать дрожь в моем голосе.

Он уставился на меня так, словно знал, о чем я думаю, и мне пришлось отвести взгляд.

По правде говоря, я был совсем маленьким ребенком, когда увидел эту женщину. Однажды ночью, когда папа спал, она вошла в мою комнату, голышом. Я ясно видел её в лунном свете. Там, где должна была быть пиписка, я увидел большой волосатый треугольник. Я смотрел на него и не мог отвести взгляд. Мне понравился этот треугольник. Увидев его, я занервничал и заволновался. Она увидела, куда я смотрю, и улыбнулась мне. Мне не понравилась эта улыбка… но в тоже время вроде как и понравилась. Было в ней что-то такое, что заставило меня почувствовать одновременно и страх, и возбуждение. Она подошла к моей кровати и наклонилась ко мне. её тяжелые груди свисали около моих рук. Это меня ещё больше возбудило, и мне захотелось протянуть руки и прикоснуться к ним.

— Позже, — прошептала она. её голос был сухим и скрипучим, и напомнил мне сыплющуюся землю. И её дыхание пахло землей. В тот момент я очень сильно испугался. За всю свою жизнь я никого так не боялся, как эту женщину.

Потом она выпрямилась и ушла. Я видел её ягодицы, и мне они тоже понравились. Она как бы исчезла в тени на краю комнаты, куда не попадал лунный свет. Я не слышал, как открывалась или закрывалась дверь, но каким-то образом знал, что она ушла.

Всю оставшуюся ночь я не спал — был слишком напуган, чтобы заснуть.

Я больше никогда не видел эту женщину, но периодически думал о ней, например в ванной комнате, во время мытья в ванне, а когда стал подростком, начал делать… её маленькие скульптурки — можно и так их назвать. её маленькие статуэтки из индийской глины, которую я выкапывал в нашем дворе. Не знаю, почему я это делал, но ничего не мог с собой поделать, и каждые пару месяцев, после того, как папа ложился спать, засиживался допоздна и делал себе её маленькую статуэтку, а потом прятал в своем шкафу.

Блюм положил глиняную фигурку обратно и поднял другую. Казалось, будто она сделана из дубленой коровьей кожи.

— А вот эта твоего папочки, — сказал Блюм. Сказал это со злорадством, хотел произвести на меня эффект, и добился своего.

Мое лицо запылало. Я не хотел смотреть на куклу, но не мог отвернуться. Папа не был художником, но каким-то образом сделал этот кусок коровьей шкуры практически точь-в-точь похожим на женщину. Только она не стояла, как её делали я и большинство других людей. Она лежала, широко раздвинув ноги. Под треугольником, там где должна была быть её пиписка, он проделал что-то вроде маленькой дырочки. Я испытал то же самое чувство возбуждения, что и тогда, когда впервые увидел её, но это было ненормально, ведь куклу сделал мой папа.

Блюм поставил маленькую женщину обратно в ряд.

— Кто она? — спросил я.

— Она — мать всех нас, — сказал он. От этих слов я почувствовал себя странно, ведь у меня никогда не было матери. Она умерла, когда я родился, и я впервые понял, что даже не знаю, как она выглядит. У нас в доме не было её снимков.

Мне резко расхотелось об этом думать.

— Папа сказал мне забрать деньги за кордвуд, — выпалил я. — Вы отдадите нам наши деньги?

— Отдам, — сказал старик. Он смотрел на меня своим жутким